Ирина сама не знала, что решение само проросло в ней, просто ей нужен был толчок. Четыре поколения… Она — только третье. Да и просто не хотелось ей, до невозможности не хотелось иметь что-то общее со всем этим — фотографиями неизвестно откуда, из каких мест, урановыми рудниками, скелетами, поиском папочек, погаными тайнами и погаными делами вокруг.
Уже на улице неудержимо потянуло вдруг Ирку туда, где она не была почти месяц: начало занятий, дела… да и поганая улыбка Михалыча, и молчаливое согласие Павла с отцом, и последний вечер в Малой Речке, чувство отстраненности ото всего, что было миром Михалыча, миром Павла и таких, как он. Раза два Ира звонила ему, и бабушка отвечала: мол, ушел к товарищу, по компьютерным делам… Что-то подсказывало Ирине, что Павел не врет, не подставил бабушку, чтобы от нее отделаться… Но ведь и он сам не звонил. Что делать, у нее своя судьба! Но так необходимо стало вдруг Ирине как раз то, что было в доме у Михалыча, и совсем не было у нее — спокойное, уверенное ощущение непричастности.
Вот сейчас она идет из дому прочь, чтобы не видеть гладких морд преступников, не быть примазанной еще раз. А всего лишь в нескольких кварталах от нее, в пятнадцати минутах пешей ходьбы, сидит за компьютером Павел, и почему-то нежность стиснула Ирине горло от мысли про этого парня. Девушки часто сердятся на себя, испытав первую чувственность, первую зависимость от кого-то. И не в одном Пашке дело… страшно тянуло туда — в мир интеллигентных людей, нормальных отношений, науки… просто обустроенного дома, начавшегося не вчера.
Что там делают сейчас? Прямо сейчас? Пищит компьютер, стоят книги на полках… Бабушка режет на суп морковку и лук. Если папа сейчас здесь, он тоже сидит, читает и делает выписки, достает что-то из ящика стола, поднимая глаза на портреты прадедов, словно советуется с ними. И все это не имеет никакого отношения к ее дедушке и его гнусным подельщикам, к тем жутким фотографиям, смысл которых только после возвращения из Саян поняла Ирина. Ни к подлым и страшным дедушкиным делам, ни к трупам в яме с ее, Иркиным, наследством. Нехорошо было туда идти, это было… ну, совсем не то, что должна делать гордая девочка. Не может же она поступиться достоинством, честью… так, что ли. После того, что папа сказал… После улыбки самого Павла… Все было правильно, логично, и девушка очень сердилась сама на себя, пока ноги сами несли ее туда.
Папа и сын действительно сидели в кабинете, разговор шел слишком серьезный. Горела лампа, бросала отсветы на стеллажи, на фотографии на стенах. Дымился чай, заполняя комнату ароматом.