— Эйнджел! — воскликнул Пи-Джей. — Но ведь ты заточен в амулете...
— Не навсегда. — Волна пробежала по лицу... и это вновь стало лицо Памины.
— Хит тебе не достать! Никогда! — закричал Пи-Джей.
— Она уже на пути... Все равно так или иначе она мертва. Если ты вдруг не знаешь: она уже накормила ангела кровью из собственной груди, теперь она принадлежит ему, ее грудь несет на себе его отметину, прямо над сердцем, и ты уже ничего не сделаешь, ничего, даже с помощью твоей глупой местечковой магии, из-за которой твоя задница идет впереди тебя... смирись, оставь ее мне...
— Нет! Только не Хит!
— Не стой у меня на пути.
Она с силой впечатала его в стену и побежала. Она знала, где амулет. И она бежала к нему кратчайшим путем. Он манил ее к себе, словно наживка — рыбу. Ее невозможно было остановить, в ее голове билась только одна мысль... Пи-Джей не рванулся за ней. Нет, ему надо было идти назад. В направлении, прямо противоположном.
Назад. Назад.
Нащупав ступеньки, он начал спускаться вниз по бесконечной лестнице, и никто не видел его, потому что все, до единой души, были там, наверху, где шел концерт. Как раз заиграло вступление к «Распни меня дважды», когда в мелодию вплетаются звуки когтей, разрывающих человеческую плоть, их стук о кости, и шелест льющейся крови, тонущей в партии ударных, и тут...
Он не знал, как это произошло, но, идя вслепую, задом наперед, он все же добрался до Хит. Он крепко сжал ее руку и чуть ли не вырвал из кресла, в котором она сидела.
— Пойдем, — сказал он. — Быстрее.
Vanitas
Vanitas
Она повиновалась ему без слов. Когда Пи-Джей
— Куда мы идем? — спросила она.
— Не знаю. Просто идем.
А в это время Брюс Гастон как раз говорил:
— А, этот Лоран МакКендлз, я как-то встречал его в Пасадене, он уже тогда считал себя пупом земли, претенциозный кусок дерьма...
Пи-Джей тащил ее между кресел к выходу.