— Тимми, — говорит мальчик из зеркала, когда его образ разлетается на тысячу образов. В каждом осколке.
— Тимми? — переспрашивает Хуанито. — Что это? — И он вдруг понимает, что там, где сейчас этот мальчик, — там тоже город. И этот город тоже горит. Хотя, может быть, этот город — всего лишь иллюзия...
Яблоко падает к его ногам через пропасть пространства и времени, и...
* * *
•
...и Петра поднимается к сыну, и трясущимися руками развязывает узел у него на шее, и зовет его снова и снова, как будто он может ее услышать, как будто он может вернуться... ожить...
...она обнимает холодное тело, пытаясь согреть его материнским теплом, пытаясь вдохнуть в него жизнь... она целует холодные губы, но чувствует только вкус желчи и засохшей рвоты... но это совсем не противно, потому что он — ее сын...
...и он все-таки оживает! Губы шевелятся, рот ловит воздух. И он обнимает ее, обнимает сам, и прижимает к себе, и она шепчет:
— Джейсон, прости меня, Джейсон, прости.
И он говорит, с трудом выдавливая слова:
— Меня нет, мама. Меня больше нет. Теперь у тебя другой сын.
И вдруг его кожа рвется и сползает с лица... словно кожа змеи... и под сброшенной кожей — другое лицо... другой мальчик, который пока еще жив и которому она очень нужна, так нужна... потому что его собственная мать предала его... предала так жестоко...
И она вдруг со всей ясностью осознает, что Джейсон мертв. Навсегда. И он никогда ее не простит — не потому, что не хочет прощать, а потому, что его уже нет. Если ей нужно прощение, она должна простить себя самое.
Пусть сын покоится с миром. Не надо тревожить сон мертвых. Надо заботиться о живых...
— Эйнджел, — шепчет она, и дерево растворяется, словно дым, и она вдруг попадает...
* * *
•