Это меня несколько приободрило (для терзаний беспокойства хватает иных причин). К счастью, после жутких событий на кладбище ни Арт, ни Квинси не были настроены на долгую беседу, что избавило меня от роли гостеприимного хозяина. Когда мы добрались до лечебницы, я проводил друзей на частную половину дома, где служанка заблаговременно приготовила для них комнаты.

Было почти три часа ночи, но я знал, что все равно не засну. В моей голове теснились вопросы, не дававшие мне покоя. Я не мог ждать до утра, к тому же мне почему-то казалось, что профессор вернулся и вовсе не собирался ночевать в гостинице. Убедившись, что Арт, Квинси и служанка уснули, я тихо вышел в коридор и крадучись добрался до двери палаты Ван Хельсинга. Постучавшись, я шепотом произнес:

– Это Джон. Профессор, мне нужно с вами поговорить.

Дверь медленно открылась. Внутри никого не было, хотя под потолком тускло светилась газовая лампа. Затем я увидел голубую завесу. Аура профессора! Значит, он здесь. Я решительно вошел, проник сквозь завесу. Обстановка вокруг осталась прежней, но теперь я увидел Ван Хельсинга. Он сидел, скрестив ноги, прямо на полу.

Я редко видел своего наставника без очков. Сейчас они были сняты и лежали у него на коленях. Седеющие светлые волосы были всклокочены, наверное, он без конца теребил их, предаваясь своим тревожным раздумьям. Увидев меня, профессор вздохнул, надел очки и очень усталым, но мягким голосом заметил:

– Вам не спится, Джон? Я предполагал, что вы придете.

Отвечая ему, я не мог побороть определенную холодность, поскольку чувствовал себя в лучшем случае поставленным в дурацкое положение, в худшем – предательски обманутым.

– И вы, наверное, даже предполагаете, о чем я пришел спросить?

Он снова вздохнул. Вместе с воздухом Ван Хельсинга покидала вся его сила, мужество, самообладание. Мне стало не по себе. Я смотрел на уязвимого, сокрушенного, безмерно усталого человека. Его близорукие глаза были обведены темными кругами. Но вместо жалости к нему я почему-то испытывал раздражение.

– Я не предполагаю, Джон. Я знаю, о чем вы спросите. И ответ будет очень простой: "Да".

– То есть я – ваш сын?

Эту фразу я произнес с неуверенностью в голосе, подумав: "Он ошибается, он просто забыл, какие слова кричал Владу, и думает, что я пришел узнать о чем-то другом".

– Да, вы – мой сын.

В его тоне была уверенность, нежность и что-то еще... он как будто извинялся передо мной. И тогда я ему поверил. В моей душе боролись сомнение, гнев, любовь, облегчение. Все казалось какой-то чудовищной ошибкой и в то же время – светлой истиной.