– Да, – подтвердил Халеману. – Но белые не умерли, а только заболели. Тогда мои дедушки древними заклинаниями открыли ворота Милу, чтобы ээпа, капуа и сам Пауна-эва прогнали белых.

– Прогнали нас? – спросил мистер Клеменс.

– Да. – Халеману от боли прикрыл глаза. – Дедушки велели моему дяде и другим привести вас к храму, чтобы принести в жертву. Я пошел с ними как самый младший кахуна. К несчастью, на пути нам встретились Ка-уакаи-о-капо и всех убили. Меня пощадили потому, что я ношу имя самого знаменитого аумакуа, который служил Пау-на-эве.

Мистер Клеменс и преподобный Хеймарк попытались вскочить, но старик, сидящий у двери, сделал знак, и двое мужчин навалились на них так, что они не могли пошевелиться. Я даже не пробовала подняться.

– Халеману, – начала я, но юноша сказал:

– Замолчи, женщина.

Голос его сделался низким и хриплым.

Старики начали петь заклинания. Голова у меня закружилась, глаза сами собой начали закрываться. Я видела, как преподобный Хеймарк и мистер Клеменс пытаются вырваться из рук схвативших их туземцев, но без успеха.

Я посмотрела на Халеману и увидела, что тело мальчика начало таять и колыхаться, как отдаленный мираж в пустыне. Плоть его темнела и размягчалась, сливаясь вниз, в невидимый сток.

На его месте остался сгусток тумана, который, уплотняясь, приобрел очертания громадного человека, голова которого почти касалась потолка высотой десять футов. Из тумана, клубящегося в свете коптилок, донесся голос, похожий на рычание зверя из глубокой пещеры.