Так мы тебе и поверили, бормотали люди, усмехаясь. Так мы и держали карман шире. Но ты все равно повеселила нас. Радуй нас дальше. Кричи белиберду свою счастливую. Ты сошла с ума, и ты счастлива. И мы все немного завидуем тебе. Ибо кто счастлив в Зимнюю Войну? Лишь сумасшедший; блаженный лишь.

Дурочка закрыла глаза. Пальцы ее будто вывязывали невидимое вязанье. Улыбка играла, переливалась на губах. И она не заметила, как из рыночной толпы вывернулся маленький скуластенький, черненький остроглазый мальчик, крепенький, как грибок, и подкатился к ней, к ее ногам босым, и воззрился на эти босые тетенькины ноги, и сел на корточки, и потрогал рукой пятку, щиколотку, исцарапанную уличными блудными кошками.

– О, тетенька, – прошептал чернявый пацан, – о, тетенька!.. как вам не холодно… вы замерзнете и умрете… и вас даже водкой не разотрешь…

Дурочка немедленно открыла глаза и поглядела на мальчонку, потревожившего ее блаженное забытье, слепящей сердитой синевою.

– Что, что про водку сказал?!.. дай выпить, дай выпить, дай!.. Согреюсь… на ящиках усну… горячий сон на меня сойдет… Дашь выпить – все тебе про твое будущее расскажу… ты мальчишка бойкий… у тебя глаза как у сороки… тебя папа-мама своровали, да на рынке дорого продали… всего за один золотой, а другой у тебя за щекой… а третий – под пятой!.. Подними пятку – пропою колядку…

Она тряханула мальчишку за шиворот, за воротник шубенки.

– Дашь выпить-то?!.. иль все брехня…

Пацаненок, не отрывая от нее восторженных глаз, сел в снег у ее ног.

– Ой, вы такая, тетенька… вы – такая… вы – как лягушка из сказки… вы вроде как жаба и вроде как Царица сразу…

Она довольно улыбнулась, высокомерно кивнула.

– Да, Царица. Да, я Царица. И все они – мои подданные. – Она обвела рукой весь рынок, со всеми рыночными безумствами и криками, блеском и нищетой. – И я никогда не просила у них подаянья. Они мне… все сами давали. И ты, слышишь?!.. никогда ни у кого ничего не проси. И у тебя все будет!.. А как звать-то тебя, пацан?.. Петька, что ль?..

– Юргенс.

– Фью-у-у-у!.. Немец, никак?.. Или… из ссыльных поляков будешь?.. Сюда их много позаслали, после восстанья-то… Царь давил, давил, всех не подавил… Ну, сядь сюда, поближе. Грейся.

Она прислонила его к своим коленям, теплым, таким родным под падающей вниз, на снег, мешковиной. Он прижался к женским ногам, вздохнул прерывисто, как после плача, притих. Ковырял пальцем галошку, напяленную на катанку. Косился на чудесную босую колдунью.

– У тебя мамка-то есть?.. Отвечай быстро…

Он замешкался, промямлил, и она приняла молчанье и бормотанье за тайну, за стыд.