Дверь открыл бледный, словно покойник дворецкий, впустивший Майлза в длинный холл с черно-белым мраморным полом. В конце его находилась изящная лестница, стену которой украшали старинные гравюры с портретами великих композиторов – от жизнерадостного Вивальди до хмурого Брамса.

– Придется подождать, пока мистер Эли закончит игру, – заметил дворецкий, принимая у Майлза пальто.

Тот кивнул и расположился у высоких двойных дверей, ведущих в гостиную особняка. Через несколько минут соната кончилась и дворецкий проворно распахнул двери. Майлз последовал за ним в огромную, обставленную в строгом модерне комнату, контрастно отличающуюся от традиционного холла. Длинный диван и гладкие стулья были белыми, в точности, как стены и ковер на одной из стен. По замыслу, их белизна драматически противопоставлялась паре огромных черных роялей «Стейнвэй», помещенных торцами друг к другу, и трем гигантским, доминирующим на плоскостях других стен, картинам в стиле «оп-арт». В углу, возле роялей стояли четыре продолговатые скульптуры работы Джакометти, безжизненно «глядящие» на вошедших Майлза и дворецкого. Из-за левого «Стейнвэя» поднялся высокий стройный мужчина, взгляд которого показался Майлзу раздраженным и, возможно, неприязненным. Он решил, что интервью пройдет не столь гладко, как думалось.

Дворецкий представил его и оставил наедине с пианистом. Видя, что Эли все еще стоит у рояля, ничуть не пытаясь разрядить ситуацию, Майлз нервно включил магнитофон и шагнул к нему.

– Вы очень любезны, что согласились принять меня в столь раннее время, мистер Эли, – произнес он, жалея, что не придумал более подходящего вступления.

Приблизившись, он заметил, что когда-то красивое лицо Эли покрывали многочисленные морщинки, а подглазья украшали огромные мешки. Густые белые волосы были напомажены и гладко зачесаны назад, в несколько старомодном богемном стиле. Ростом он был под метр девяносто и, несмотря на восьмой десяток лет, не имел на костистом теле ни унции лишнего жиру. Вдобавок, годы не согнули его. Он стоял у рояля выпрямившись и следил за Майлзом, своей подавляющей самоуверенностью и вызывающей элегантностью напоминая портрет Паганини работы Энгра.

– Я не люблю давать интервью, мистер Кларксон и надеюсь, мы сделаем его кратким.

– Время интервью зависит только от вашего желания, сэр, – несколько обиженно согласился Майлз и протянул Руку, решив, что от беседы придется отказаться, если враждебность Эли не исчезнет. Из собственного опыта он знал, что когда объект отказывается «раскрыться», пытаться писать о нем – пустая трата времени.