Роман осторожно и незаметно чуть отодвинулся в сторону и отвернулся. Ему не хотелось выслушивать эту сбивчивую историю жизни и не хотелось смотреть на Зощука. Тот рассыпался прямо на глазах, и зрелище это было очень неприятным, даже жутковатым. Что, если и он сам вскорости начнет так же бормотать, пряча глаза под веками и глядя в ту жизнь, которая осталась там, за бушующими водами Аркудово? Зощук еще ничего не видел, всего лишь провел сутки… или больше в незнакомом месте, а уже разваливается…

— Если все так хорошо, зачем же ты про мертвецов? — негромко осведомился Сергей.

Зощук ничего не ответил. В этот момент в комнату с громким лаем ввалился Гай и возмущенно запрыгал между сидящими, явно негодуя, что в его отсутствие в доме появилось столько незнакомого народу. Ксения испуганно поджала ноги, а Нечаев чуть подался назад вместе со стулом.

— Не цепеней, Ксюша, ты же любишь животных! — с усмешкой сказал Роман. Сергей подозвал Гая, и тот устроился на полу возле его ног, настороженно оглядываясь и вывалив язык.

— Какой огромный! — произнесла Ксения, отмирая. — Где ж вы его все время прятали? Как его зовут? — она осторожно поманила бульдога. — Иди сюда… Ничего себе пасть!.. Иди сюда.

Гай презрительно посмотрел на нее, умостил голову на лапах и широко, со вкусом зевнул, вызвав у Владимира нервные мимические подергивания. Но почти сразу же вздернул голову и вскочил, когда в гостиную вошла Рита, держа поднос, уставленный разнообразными вкусностями. Рядом с ней шла Елена, неся два пакета с соком и огромную тарелку, заваленную нарезанной колбасой, ветчиной и копченым мясом. Под мышкой у нее были зажаты сложенные листы. Девушки непринужденно разговаривали о каких-то пустяках, и когда они подошли к столику, пес загородил им дорогу, искательно помахивая хвостом. Рита поставила поднос, взяла с тарелки колбасный кружок и бросила Гаю, и кружок тотчас исчез в схлопнувшейся пасти. Гай шумно облизнулся и снова замахал хвостом, но Рита показала ему кулак, и бульдог, огорченно чихнув, подошел к Роману и повалился на пол, попутно придавив ему левую ногу. Савицкий ойкнул и ногу выдернул. Токман засмеялась — простой, хороший смех, немного его успокоивший. Сейчас, со стертым макияжем и в яркой, туго натянувшейся на груди кофточке, очевидно, выделенной Ритой, она казалась намного моложе и мало напоминала ту Елену, которая стоя на улице среди ветра и тьмы, рассуждала о страхе и нормальности. Листов она тоже исписала немало, но, дай бог, там нет ничего из этих рассуждений. Впрочем, Елена тоже никому не дала на них взглянуть.