– А не развалится? – хмуро спросил он.

– Чего не развалится?

– Да табуретка. Хлипка больно.

– Какая уж есть. Давайте, ребята, за компанию. – Скок плеснул водки в грязные, захватанные стаканы, подвинул на середину стола чашку с вареной картошкой, здоровенный шмат жареного мяса.

Все выпили. Скок захрустел перьями зеленого лука.

– И долго ты в таком состоянии пребывать собираешься? – спросил Галушко.

– В каком состоянии?

– Сколько еще водку жрать будешь?

– Это мое дело. Сколько захочу, столько и буду.

– Не твое, а наше! – веско заметил Галушко. – Ты и так вторую смену прогулял. Может, хватит?

– Да катитесь вы…

– Ах ты, урод! Ну-ка, ребята, вяжите его.

Через некоторое время связанного Скока затащили в стоявшее под окнами такси, привезли в общежитие, затолкали под ледяной душ, потом накрепко растерли, уложили на кровать и привязали к ней полотенцами.

– Завтра выходной, – сообщил Степан Тимофеевич. – Будешь весь день под присмотром лежать. А послезавтра пожалуйте на смену. Не пойдешь добровольно – силой поведем!

– Клал я на вас, – откликнулся Скок. – Водки лучше дайте.

– Поведем, – повторил Галушко и удалился, лицом и походкой напоминая древнеримского патриция, вразумлявшего бестолкового раба.

Вначале Скок пытался вырваться, потом начал орать, но только сорвал голос, наконец он уснул.

Следующий день оказался подлинным кошмаром. Водки ему не давали, кормили только теплым кефиром, под конвоем водили в туалет и вновь укладывали на кровать.

К вечеру Скок как будто оклемался. Он уже не стонал, а только водил по сторонам мутными глазами и время от времени просил попить. На другое утро, сопровождаемый двумя товарищами, Скок потащился на работу. Жизнь, казалось, вошла в колею. Видения больше не посещали его, а про награбленную добычу Скок на время забыл. Он вообще плохо помнил, что происходило с ним в предыдущую неделю. В памяти зияли черные дыры, откуда иной раз вырывались смутные образы. Он возле могилы… простой, даже не обитый кумачом гроб… черное лицо матери… поминки… пьяные, оскаленные хари карадырских пропойц, раздирающих грязными руками жареных поросят… И те, другие… Они и тогда, на поминках, постоянно присутствовали рядом. Стояли в углах, таращили мертвые очи… Ух страшно!!!

Но теперь ничего этого не стало. Работа – общага, работа – общага… Отупение, одно слово.