— Я не очень-то умею говорить. Питер объясняет это как следует.

— Я хочу услышать, что говоришь ты. Своими словами, а не его!

— Я просто… это как будто я впитываю плохие ощущения всех людей. Когда я помогаю другим, я как будто забираю у них их печали, и складываю внутри себя. Как будто у меня вот тут, — она положила руку на живот, — огромный груз горя.

— Ну, перестань! — Директор шутя легонько ткнул ее в бок. — Любой скажет, что у тебя там почти ничего нет! Ты просто устала.

— Да, я устала, — подтвердила она. — Я понимаю, что должна продолжать молиться. Правда, понимаю. Но иногда внутри меня столько боли, что мне просто хочется умереть. Умереть — это было бы замечательно…

— Перестань, да перестань же! — резко велел Гунтарсон. — Что за чушь! Ты не можешь так говорить! Ты просто перенапряглась. Не надо было разрешать тебе столько болтать, это тебе не на пользу. Идем! Пора в кроватку, отдыхать! — и он выволок ее из комнаты — огромный сгусток безысходной серой печали, заключенный в почти прозрачном теле.

Не прошло и тридцати секунд, как он ворвался обратно, с мрачным лицом, и потребовал:

— Пленку!

Я к этому подготовилась. За считанные мгновения его отсутствия я успела подменить кассету с записью на пустую, и то, что я послушно выщелкнула ему на ладонь, вовсе не было драгоценным интервью с заявлением о желании умереть.