Она только что разговаривала с мужем в его кабинете и вдруг, проходя затем галереей, ведущей в зимний сад, увидела графа, бежавшего в одной сорочке, с блуждавшим взором и с вытянутыми вперед руками, будто он искал что-нибудь.

– Адам, что с тобой? Куда ты бежишь?! – в испуге крикнула она.

Не отвечая ей, как вихрь, пронесся он мимо, словно его гнал ледяной порыв ветра; когда же она поспешно вернулась затем в кабинет, то увидела графа спокойно читавшим за письменным столом. Он заметил ее испуганный вид, а когда по его просьбе Надя рассказала ему виденное, он расхохотался и сказал, что она грезит наяву. Но в голове Нади крепло убеждение, что совершенно как в Горках вокруг нее происходит что-то необыкновенное. Однако великодушие мужа относительно ее родных, сча стье видеть, что силы и здоровье матери восстановляются с каждым днем, внушали ей такую глубокую признательность, что она прощала графу все остальное. Она потеряла страстно любимого человека и не надеялась более на счастье, а если жизнь ее останется такою же и дальше, то переносить ее можно.

Несмотря на то, что граф Фаркач был близким другом мужа и частым их гостем, Наде он был невыразимо противен, а когда он пригласил тоже и ее на сеанс, она наотрез отказалась, отговорившись боязнью всего «сверхъестественного». Бельский пробовал уговорить ее; но ввиду ее нерасположения уступил. Надя же, со своей стороны заметив, что мужу неприятен ее отказ, попросила дать ей прочесть что-нибудь по оккультизму, чтобы разобраться немного в этом вопросе до участия в сеансах. Фаркач сам привез ей книг, и сочинения эти очень заинтересовали Надю, а «чудеса», про которые толковали в городе, возбудили наконец ее любопытство, и она уступила настояниям Адама, убеждавшего ее не обижать без всякого повода его друга. И Надя, скрепя сердце, согласилась присутствовать на предстоявшем вскоре сеансе.

IV

IV

Месяца за два перед тем в семье Масалитиновых произошло счастливое событие: Мила благополучно разрешилась сыном и поправилась скорее, нежели можно было ожидать. Михаил Дмитриевич обожал детей и был на верху блаженства, когда ему подали столь нетерпеливо ожидавшегося ребенка, тем более, что тот казался сначала здоровым, несмотря на появление на свет раньше срока. Но, странная вещь, это чувство блаженства и любви почти тотчас же сменилось другим странным чувством, похожим на отвращение и суеверный страх.

Ребенок родился ночью и, в первую минуту волнения, маленький, закутанный в кружева, на голубой шелковой подушке новорожденный не произвел на отца какого-нибудь особенного впечатления. Утром же, когда Масалитинов нагнулся над колыбелью, в лицо ему пахнуло холодным и затхлым, словно подвальным воздухом, а на него пристально глядели большие черные, любопытные и проницательные глаза сознательного существа, со взглядом далеко не похожим на новорожденного; Масалитинов инстинктивно откинул голову, а на устах младенца скользнула насмешливая улыбка. Когда же, часа через два, священник прочел над младенцем молитву и дал ему имя Владимира, то с тем сделались конвульсии и пришлось пригласить доктора. Мрачный, с тяжестью на сердце, ушел Михаил Дмитриевич в свой кабинет и вновь почувствовал, что стоял перед какой-то тайной, и что ребенок Милы – загадочен, подобно матери.