Все время кучер с величайшим трудом сдерживал лошадей, которые бросались и становились на дыбы; но как только захлопнулась дверца, лошади бешено помчались, так что кучер и лакей думали, что они закусили удила. Масалитинова тревожила такая быстрая езда, но он вполне доверял кучеру. Он повернулся к графу, намереваясь выразить удивление по поводу его настоящего положения, но слова застыли в горле, и его ошеломил ужас. Вокруг готовы Фаркача мерцал широкий зеленоватый свет, который озарял бледное лицо, искаженное усмешкой и скалившее зубы. Бледными, словно восковыми руками, Фаркач делал над ним пассы, а он чувствовал такую тяжесть, точно его придавила скала, и ледяной холод сковывал его тело. Потом острая боль защемила сердце, дыхание захватило, и он лишился чувств.

Бешено мчавшиеся лошади вынесли наконец карету из леса, и кучер увидел в темноте неясные силуэты двух скакавших им навстречу всадников. В эту минуту одна из лошадей бросилась в сторону, споткнулась и свалилась в овраг, а другая тоже упала, и только стоявшее у дороги дерево помешало экипажу свалиться в овраг; кучер же и лакей были отброшены силой толчка на несколько шагов.

Всадники поспели к месту катастрофы и быстро соскочили на землю; то были Ведринский и адмирал. Первый бросился к карете, а Иван Андреевич старался поднять кричавшего и стонавшего кучера. Но едва Георгий Львович отворил дверцу, как отскочил: из кареты вырвалась черная студенистая масса, задела его, и, обдав ужасным, удушливым трупным запахом, исчезла в темноте. Ведринский осветил электрическим фонарем внутренность кареты и увидел, что Масалитинов замертво лежал на подушках. В эту минуту подошел адмирал.

– Кучер серьезно ранен, – сказал он, помогая вытащить Масалитинова из экипажа.

Иван Андреевич вынул из кармана флакон и кусок полотна, которым отер лицо и руки Михаила Дмитриевича, а потом дал понюхать из флакона, положил на его грудь крест и произнес несколько формул.

В это время Ведринский помогал уцелевшему лакею поднять лошадь и обрезать постромки, удерживавшие ту лошадь, которая упала в овраг и, по-видимому, сдохла.

– Сам черт забрался в карету и гнал несчастных коней. Никогда ничего подобного не случалось со мной, – говорил лакей, крестясь, а он был сильный и бесстрашный молодец, служивший в солдатах и в одиночку ходивший на медведя.

Глухой возглас Масалитинова, открывшего глаза, заставил Жоржа подойти к нему. Бледный и шатаясь, молодой офицер поднялся.

– Фаркач был в моей карете и хотел убить меня, задушить… не знаю что. Чудовище это было страшно, словно настоящий черт, – проговорил он, отирая струившийся по лицу пот. – Жорж, Иван Андреевич, сам Бог послал вас, – прибавил он. – Только я лучше пойду пешком, а не сяду в этот ужасный экипаж.