Лицо Вивиано разочарованно вытянулось. Дож взял Ракоци за руку и потянул за собой.
— Он честен, честолюбив, но деньги давать ему глупо. Впрочем, вы ведь и сами все знаете, тут не о чем говорить.
Они вошли в соседнюю комнату, еще не отделанную. Стены ее были покрыты фресками только наполовину.
— Как вам все это? Мне в общем нравится, но хотелось бы, чтобы остальное дописал Боттичелли.
— Так попросите его.
Тон Ракоци был равнодушен.
— Я просил. Но он отказался, — вздохнул дож. — Что с вами, Франческо? Сегодня вы не походите на себя.
Ракоци покачал головой.
— Просто мысли мои сейчас далеко. Сегодня первое января. Лоренцо, будь он еще жив, исполнилось бы сорок девять. Флоренция могла бы сейчас ликовать, но он умер, и она стонет, раздавленная железной пятой. Савонарола окреп настолько, что борется с Папой, с каждым днем он становится все сильней.
— Вы получили дурные известия? — спросил Барбариго.
Взгляд Ракоци потемнел.
— Нет, хотя иных я не жду. Почта что-то задерживается.
— Это бывает. Зима нынче суровая, да и разбойников всюду полно. В сентябре убили моих двух посыльных, купцы в панике, им не переправить товар. — Дож пожевал губами. — Послушайте, Ракоци, мне нужен совет. Вы ведь родом из Трансильвании?
— Да. Но не бывал там давно. — Он не стал уточнять насколько.
— Вы знали короля Матиаса? — бесцеремонно спросил дож, и Ракоци понял, что за этим вопросом последуют и другие.
— Не очень-то хорошо. Мы редко виделись с ним. Он был человеком умным и храбрым и часто ездил в Неаполь, поскольку того хотела его вторая жена. Рим и Флоренция относились к нему с уважением. А почему он вдруг вызвал ваш интерес?
— Матиас предлагал Венеции объединиться с Венгрией в борьбе против турок. Я склонялся к союзу, ибо выгоды казались мне очевидными. Но теперь Матиас умер, а Ласло,[54] его преемник, молчит. Я точно знаю, что мое послание дошло до него, но до сих пор не получил никакого ответа. И не пойму почему.
— А что вам от него нужно?
— Я пригласил его приехать в Венецию, чтобы мы могли без помех кое-что обсудить.
Ракоци усмехнулся.