Дотронувшись до тела матери, Дэвид почувствовал, что кожа у нее непривычно холодная и к тому же начинает постепенно менять свою окраску с нежно-коричневатой на серую. Это заставило его ненадолго задуматься. В отдаленных, глубоко сокрытых уголках сознания вдруг послышался слабый, почти неразличимый лепет, однако ему так и не удалось понять, кто говорит и что именно. Внезапно слезы в его глазах высохли — он в очередной раз откинул со лба непокорную прядь волос, выпрямился и прошел в гостиную.

Наконец-то он все понял.

Это оказалось для него самым настоящим открытием!

Вернувшись домой, мистер Тэйт увидел, что сын с нетерпением поджидает его. При виде отца мальчик встал со стула, широко улыбнулся и с чисто детской категоричностью и полной убежденностью в собственной правоте проговорил.

— Мамочка умерла!

Амброз Бирс Гипнотизер

Амброз Бирс

Гипнотизер

Мои друзья, которым волею случая удается прослышать о том, что временами я забавляю себя гипнотическими опытами, чтением чужих мыслей и прочими аналогичными вещами, часто обращаются с вопросами насчет того, имею ли я сам сколько-нибудь четкое представление о тех природных закономерностях, которые лежат в основе подобных занятий. На все расспросы я даю неизменный ответ, суть которого сводится к тому, что я не только ничего не знаю о сути происходящего, но даже и знать не хочу. Я не исследователь, прильнувший глазом к замочной скважине закромов матушки-природы и пытающийся посредством подобного вульгарного любопытства похитить секреты ее ремесла. Интересы науки представляют для меня такое же значение, какое я сам представляю для этой самой науки.

Затронутая проблема, разумеется, в сущности своей довольно проста и никоим образом не выходит за рамки обычного человеческого понимания — если, конечно, подобрать к ней соответствующий ключ. Что же до меня самого, то я предпочитаю даже не пытаться отыскать его, поскольку по натуре своей являюсь человеком романтического склада ума, получающим гораздо большее удовлетворение от самой загадки, нежели от ее раскрытия.

Еще когда я был ребенком, многие подмечали, что мои большие голубые глаза смотрят не столько наружу, сколько как бы обращены внутрь меня самого — в этом, пожалуй, заключалась их особая мечтательная прелесть, а также отмечавшееся в частые периоды моей задумчивой отрешенности их полное безразличие к событиям окружающей жизни. Этой своей особенностью, как я осмеливаюсь предположить, я во многом был обязан собственной романтической душе, которая с неизменным постоянством всегда была готова сосредоточиться на какой-то приятной ей и сотворенной ею же самой проблеме, нежели на законах природы. У меня не было потребности разбираться в сущности тех или иных предметов и явлений.