Наконец двинулся к южной части забора, отгораживавшего задний двор от соседнего такого же двора. И вдруг остановился как вкопанный и, задыхаясь и ловя ртом воздух, резко, словно от боли, наклонился вперед: с такой неожиданностью между ним и человеком в темных очках снова восстановилась таинственная телепатическая связь.
И снова Хатч видел мир глазами другого человека, и, несмотря на темные очки, ночь казалась ему похожей на поздние сумерки. Он в машине, за рулем, перегибается вправо, чтобы чуть по-иному пересадить все еще находящуюся без сознания девочку, словно она манекен. Стянутые веревкой в запястьях руки покоятся на коленях, в сидячем положении ее удерживает предохранительный ремень. Распустив ее пышные каштановые волосы таким образом, чтобы их пряди скрыли завязанный у нее на затылке шарф, он толкает ее к дверце, и она боком заваливается на нее, лицо же остается повернутым внутрь. Люди, проезжающие мимо, не смогут заметить, что рот ее завязан шарфом. Создавалось впечатление, что она просто заснула на сиденье. Девочка и впрямь так бледна и неподвижна, что у него мелькает мысль, не умерла ли она. Какой смысл тащить ее в убежище, если она уже мертва? Лучше открыть дверцу и выбросить ее, как щенка, из машины. Ладонью дотрагивается до детской щечки. Кожа у нее удивительно гладкая, но холодная. Прижимает кончики пальцев к ее горлу и ощущает ими, как в артерии мощными толчками пульсирует кровь, равномерно, безостановочно. Она
Вопль ужаса, гнева и боли, вырвавшийся из горла Хатча, оборвал телепатическую связь. Он снова был на заднем дворе, держа правую руку у лица и в панике уставившись на нее, словно с пальцев его на землю и вправду капала кровь Регины.
Круто развернувшись, он помчался, огибая дом, к главному входу.
Тишину вокруг нарушали только громкие удары его собственного сердца. Видимо, некоторых из соседей вообще не было дома. Другие не услышали ничего подозрительного, что могло бы заставить их выскочить наружу.
Хатч готов был взвыть от царившего в их квартале безмятежного спокойствия. И хотя у него на глазах его собственный мир, разлетевшись на куски, низвергался в тартарары, у него мелькнула мысль, что видимость нормальности была именно