Разумеется, Дик Деврё не посещал больше Вязы. Со всем этим было покончено. Он не видал Лилиас, потому что маленькую Лили взяли под стражу доктора; в полной униформе, с тростями наперевес, они несли вахту у ее дверей. Зима была суровая, и Лилиас нуждалась в заботе и уходе. И Деврё досадовал и терзался; в самом деле, нелегко было вытерпеть эту насмешку судьбы — быть так близко и в то же время так далеко, что невозможно ни увидеться, ни поговорить.

Доктор Уолсингем решился нанести этот краткий визит, после того как генерал Чэттесуорт шепнул ему на ухо несколько слов, когда они прогуливались вместе напротив белого фасада Белмонта; и вот священник взобрался по лестнице и, остановившись на коврике, постучал в дверь Деврё, с печальным видом рассеянно глядя в окно прихожей и все время беззвучно насвистывая.

Доктор был человек мягкий, выдержанный и бесконечно доброжелательный. В отношении выговоров он придерживался доктрины славного мастера Фелтэма. «Человека, — учит он, — проще убедить в доверительной беседе, чем заклеймив его прилюдно. Пусть обличают публично судьи и суды, звездные палаты^{158} и сановники в переполненном Холле^{159}. Друзья упрекают втайне, там, где нет иных свидетелей, кроме слепых, глухих и немых. Делайте для ближних то, что Иосиф думал сделать для Марии^{160}: старайтесь прикрыть их грех. Выговаривать перед толпой — все равно что убивать оленя среди стада: вы не только наносите рану и выпускаете кровь — вы выдаете несчастного его врагам, собакам, и, помимо того, делаете его изгоем среди ему подобных».

Услышав приглашение войти, пастор шагнул через порог, и перед ним во всем своем блеске предстал красавец капитан; те, кто долго его не видел, всегда бывали при встрече поражены: они ведь успевали забыть, насколько он красив — этот стройный юноша, смуглый, с большими, бездонными, фиолетового оттенка глазами, такой необузданный и порочный и в то же время нежный. Капитан застыл от удивления, и на его приветливое лицо набежала мрачная туча.

Гость с хозяином обменялись, однако, поклонами, рукопожатиями и опять поклонами, и каждый выразил готовность покорнейше служить другому; усевшись, они потолковали de generalibus,[49] ибо добрый пастор не привык являться подобно палачу и брать заключенного за глотку; он всегда вел себя как пастух: долго ходил вокруг да около, пока не подступался к отбившейся овце, а затем принимался за ласковые уговоры; он не пытался затянуть заблудшего в стадо на веревке или загнать толчками, а заманивал постепенно, дождавшись подходящего случая. Однако Деврё пребывал не в лучшем настроении. Он полагал, что сватовство его было отвергнуто не без вмешательства доктора, и держался вежливо, но хмуро и холодно.