Сама ли я выбрала молодого моряка? Пожалуй, да. Потом, значительно позже, мы часто смеялись над этим, и я говорила, что стала очень послушным духом: мне было велено явиться «в пристойном и благообразном виде», и я не дерзнула ослушаться. Тот моряк и вправду был очень пристоен и благообразен, несмотря на то, что смерть уже несколько дней делала свое черное дело. В общем, на пятую ночь после того, как мои друзья начали магический ритуал призывания меня из потустороннего мира, я очнулась — не знаю, по своей воле или нет, — в теле юного матроса. Прежний владелец этого тела искал смерти, а я желала обратного. Я слышала голос Грании, но не имела сил полностью овладеть телом матроса и управлять им, смотреть его зелеными глазами, говорить его красивым низким голосом, передвигаться с помощью его, увы, день ото дня слабеющих мышц — то есть делать все, что я с легкостью могу делать теперь, невзирая на ухудшающееся состояние тел, принимающих меня «на постой». Когда они становятся совсем никудышными, я возвращаюсь обратно в вечность, где засыпаю в ожидании нового призыва.

Итак, пятая ночь прошла. К счастью, мне повезло, и моя возлюбленная не раздумала продолжать чтение заклинания.

На шестую ночь все повторилось. Я проснулась. Опустилась на землю. Проникла в тело матроса. Услышала, как Грания читает заклятия — на сей раз грустно и нерешительно, чего я не замечала за ней прежде. Неужели она потеряла надежду? Впоследствии я узнала, что этого не случилось, но сама мысль придала мне силы, и я заставила покойника поднять веки — однако лишь для того, чтобы увидеть обтянутую белым платьем спину Грании, покидающей комнату.

Там горели всего лишь лампа да несколько свечей, и в их свете я увидала, что вдовы рядом со мной больше нет. Моряка Грании оставили еще на один день. И я поняла: теперь или никогда. Я начала с костей и продвигалась далее к мышцам, стараясь овладеть всем телом матроса. Вскоре мне удалось встать, покачиваясь. Это была я — точнее, это был он — или, еще точнее, это был его труп, причем обнаженный, потому что Грания омывала и умащивала его благовониями, чтобы подготовить к моему пришествию. Вскоре я поняла, что моя неловкость относится исключительно к телу, не затрагивая душу; вначале я двигалась довольно неуклюже. Я осмотрелась чужими глазами и поняла, где нахожусь. А затем чужими ушами услышала — да, именно услышала — слезы Грании. Там. Внизу. На первом этаже.

И я пошла туда, где моя подруга с трудом сдерживала рыдания. Вниз по лестнице. Я помедлила в темноте у двери нашей комнаты и прислушалась. И… О, если бы сердце матроса было наполнено кровью и продолжало биться, оно бы разорвалось на части — такую грустную и протяжную похоронную песню пела Грания.