— Если у нас в запасе только один прыжок, я постараюсь вас вытащить, — вдруг заявил он.

Я изумилась до степени почти болезненной, резко подняла голову:

— Прости?

Он глядел на входную дверь с такой физиономией, будто раскусил что-то горькое.

— У нас ничего не получилось бы без Дженкса. Если Миниас сочтет его личностью, входящей в договор, я постараюсь договориться о еще двух прыжках отсюда. Если смогу.

Я вспомнила, что надо дышать, сделала вдох.

— С чего вдруг? Ты нам ничего не должен.

Он открыл рот, закрыл снова, пожал плечами.

— Я хочу быть не просто… вот таким, — показал он на себя.

Ни фига себе. Ничего не понимаю.

— Не поймите меня неправильно, — посмотрел он на меня искоса и отвел глаза в сторону. — Если будет выбор — быть героем и отослать домой вас или же быть сволочью и отбыть самому, спасая мой биологический вид, я стану сволочью. Но постараюсь доставить вас домой — если смогу.

Я глубоко дышала, стараясь охватить мыслями случившуюся в нем перемену. Наверное, все дело в Кери. Ее брезгливое презрение стало его задевать. Она не оправдывала его действий и видела насквозь его поверхностные попытки загладить свое прошлое — считала, что эти попытки делают его не лучше, а хуже. Душа у нее была черная, прошлое измазано невообразимыми деяниями, но она держалась с благородной силой, зная, что, хотя и нарушала закон безнаказанно, все же сохраняла верность тем, кому должна была сохранять и кого любила. Может быть, Трент впервые увидел в подобном поведении не слабость, а силу.

— Она тебя все равно никогда не полюбит, — сказала я, и он закрыл глаза:

— Я знаю. Кто-нибудь, быть может.

— Ты все равно сволочь и убийца.

Он открыл глаза — зеленый огонек в пыльной окружающей серости.

— А это так и останется.

Вот в это я верила.

Испытывая необходимость двигаться, я встала и подошла к статуе.

— Дженкс! — крикнула я. — Луна уходит!