Дверь была открыта, и в темноте прихожей и неразберихе из клубящихся пикси между нами и Тленном я взяла Айви за руку, привлекая ее внимание.

— Я так рада тебя видеть! — прошептала я. — Я не знаю, что будет на рассвете, и мне нужна твоя помощь.

— Что такое? — спросила она. Забота сменила у нее гнев, рожденный страхом.

Но Дженкс тем временем выставил прочь своих детишек, и я сжала губы, стараясь ей показать, что разговор у нас должен быть наедине. Или хотя бы без Гленна.

Совершенный овал ее лица стал бесстрастен, и я увидела, что она поняла. Завернула верхнюю губу, будто задумалась, и я отпустила ее руку.

— Кофе хочешь, Гленн? — спросила она неожиданно.

Я опустила плечи. Мы быстрее выставим отсюда Гленна, если будем притворяться, что все в порядке. А если честно, мне нужно было притвориться, что все в порядке — хотя бы на несколько минут.

Гленн подозрительно приподнял брови, услышав такое предложение, но пошел за нами вслед. Он отлично скрыл свое знание, что мы пытались от него избавиться, но когда сел к столу, выглядел как коп. Сказав Айви, что он не против подождать нового кофейника, он приподнял брови, скрестил руки на груди — и уставился на меня. И не собирался уходить, пока не услышит все.

Дженкс парил у меня над плечом, будто нас ниточка связала. Моя тревога рухнула, как только рухнула я на свое место за столом и стала думать, с чего начать. Знакомые звуки — Айви возилась с кофеваркой — успокаивали невероятно, а я обшаривала глазами кухню, отмечая пустые места там, где стояли колдовские предметы, перенесенные мною на колокольню.

И вдруг у меня перехватило дыхание от мысли: я — демон. Или настолько близка к этому, что разницей можно пренебречь. То, что я сделала человека своим фамилиаром, уже было первым звонком. Меня не оставляло ощущение собственной нечистоты, будто копоть на моей душе вытекала из меня и марала все, что мне дорого.

Гленн тем временем с жадностью разглядывал помидоры «черри», болтал на тему о том, как хорошо будет сейчас выпить чашку доброго крепкого кофе, и ждал, пока я начну рассказывать. А я чувствовала, как штыри в замке моей жизни запирают дверь в мое прошлое. У меня был только один путь, и он обещал быть адски трудным. Логика подсказывала, что способов спасти Трента нет. Он сам признал свое поражение и только просил меня спасти его род. Но я живу и умираю не по процентам, и я не буду сидеть сложа руки и смирившись. Потому что этого я себе никогда не прощу.

— Я… я должна с тобой поговорить, — сказала я — и общий разговор оборвался с внезапностью воздушного змея, врезавшегося в землю.