— Не уходи.

— Прислушайся, — повторил Стип.

Уилл слышал шум, о котором он говорил. Это был не какой-то единичный звук — тысяча, тысяча тысяч звуков, устремившихся на него одновременно отовсюду. Он не был назойливым, как не был приятным или музыкальным. Он был непреходящим. А его источник? Он тоже находился во всех направлениях. Прилив множества бледных неразличимых форм, ползущих к нему. Нет, не ползущих — рождающихся. Существа тужились и извергали из себя младенцев, которые уже в миг рождения раскидывали ноги, чтобы быть осемененными, и, прежде чем их пары-осеменители откатывались от них, начинали тужиться, чтобы извергнуть из себя новое поколение. И так без конца, без конца в омерзительных множествах, их перемешивающиеся писки, вздохи и рыдания и создавали тот шум, который, по словам Стипа, заглушил Бога.

Уиллу нетрудно было понять, что происходит перед ним. Именно это и видел Стип, глядя на живых тварей. Не их красоту, исключительность, а убийственную, оглушающую плодовитость. Плоть, которая порождает плоть, шум, который порождает шум. Понять это было нетрудно, потому что в самые темные мгновения Уиллу приходили те же мысли. Он видел, как человеческий прилив накатывает на любимые им виды тварей (на животных, слишком диких или слишком мудрых, чтобы идти на компромисс с агрессором), и желал, чтобы чума поразила каждое человеческое чрево. Слышал этот шум и желал легкой смерти всем этим орущим глоткам. А иногда даже нелегкой. Он понимал. О боже, он понимал.

— Ты все еще там? — спросил он Стипа.

— Еще здесь… — откликнулся тот.

— Пусть оно сгинет.

— Именно это я и пытался сделать все прошедшие годы, — ответил Стип.

Поднимающийся прилив жизни почти захлестнул их, всё рождающиеся и рождающиеся формы суетились у ног Уилла.

— Хватит, — сказал Уилл.

— Теперь ты понимаешь мою точку зрения?

— Да.

— Громче.

— Да! Понимаю. Вполне.

Этого признания оказалось достаточно, чтобы ужас прекратился. Прилив отступил, а еще через мгновение исчез, и Уилл снова остался висеть в темноте.

— Здесь лучше? — спросил Стип. — В такой тишине у нас есть надежда узнать, кто же мы такие. Тут нельзя ошибиться. Тут всё — само совершенство. Ничто не отвлекает нас от Бога.

— И ты хочешь, чтобы весь мир стал таким? — пробормотал Уилл. — Пустым?

— Не пустым. Очищенным.

— Готовым к тому, чтобы начаться снова?

— Ну уж нет.