Но никто не понял главного. Душка никогда не верила, что ее пятнадцатилетнего брата больше нет. О глупостях она старалась не думать вообще.

На все сто процентов она была уверена в том, что СМЕРТИ нет. Просто в тот проклятый день сместились все ее ценности. И жизнь стала похожа на сон, от которого хотелось избавиться, как от наваждения, проснуться… Дурной сон, который неизвестно чем закончится.

Душке пришлось слишком рано встретиться со смертью. Пятнадцатилетний парень, абсолютно здоровый — какая злая насмешка!

Чья? Ну, чья это насмешка, Душка? Скажи же вслух!

«Как я тебя ненавижу, голосок, — усмехнулась девочка, вытирая пыль с портрета, на котором, как немой укор, застыл ее старший брат. — Ты как Ленка Арбузова — такой же зануда и вредина!»

И на сей раз ей удалось заставить его умолкнуть. Как говорила бабушка, если не верить в Бога, жить станет невыносимо. А Душка привыкла ей верить. Хотя иногда и не могла понять: зачем же понадобился Богу ее юный брат? И почему Он обошелся с ними так жестоко?

Мама же не любила вообще говорить про Бога — со дня смерти Миши Бог стал для нее личным врагом. Но бабушка думала иначе. Про мамины мысли она сказала только, что мама еще совсем юная, чтобы это понять.

«А я?» — спросила тогда Душка. «Ты — совершенно другое существо, — улыбнулась бабушка. — Не то чтобы ты была лучше. Просто — «другое дерево». Так бывает иногда, маленькая. Вроде бы человек как человек, а внутри у него все немножко иначе скроено».

Впрочем, думать было некогда. Душка оторвалась от воспоминаний и стала вытирать пыль с рояля той странной мохнатой метелкой, которую Мишка любил называть «мертвым крокодилом».

Скоро придет мама, а мама не любит беспорядка.

— Господи! Да посмотрите же!

Анна повернула голову, подвластная этому неожиданному возгласу, и увидела, как кошка преследует собаку.

Собака-то была маленькая и насмерть перепуганная, а кошка гнала ее с утробным рычанием, куда более свойственным льву, тигру — кому угодно, но не этой серой замухрышке.

Анна улыбнулась и, уловив это движение своих губ, удивилась.

Уже так давно она не улыбается… Неужели это — предчувствие перемены места? Предчувствие бегства от прошлого, когда мир изменится?

Она не сомневалась в том, что он изменится.

Не то чтобы ее так уж раздражал родной город, но жить там, где все старается тебе напомнить о случившейся трагедии, невыносимо.

Ты выходишь ранним утром на кухню и думаешь, что Мишу надо будить — ему уже давно пора в школу. И вдруг понимаешь, что будить некого.

Нет его больше — вот так, моя Анна. Даже Аранту жаль до слез.