Странно было обрести потерянного двойника в человеке, обуреваемом столь нечестивыми желаниями. Но потом он умер… Мне страшно было смотреть в зеркало. Чье отражение я увижу? А если сдернуть одеяло с мертвеца, чье у него будет лицо?
Странно было обрести потерянного двойника в человеке, обуреваемом столь нечестивыми желаниями. Но потом он умер… Мне страшно было смотреть в зеркало. Чье отражение я увижу? А если сдернуть одеяло с мертвеца, чье у него будет лицо?
Я так и не раскаялся…
Я так и не раскаялся…
Ах, Маргарет, как я смею записывать подобные мысли на этой странице, которую ты, возможно, еще прочтешь?
Ах, Маргарет, как я смею записывать подобные мысли на этой странице, которую ты, возможно, еще прочтешь?
Лишь одна мысль терзала бредящего Франкенштейна до самого конца.
Лишь одна мысль терзала бредящего Франкенштейна до самого конца.
— Я умру, — говорил он, — а мой преследователь останется в живых? Пообещайте мне, капитан Уолтон, что он не уйдет от возмездия.
— Я умру, — говорил он, — а мой преследователь останется в живых? Пообещайте мне, капитан Уолтон, что он не уйдет от возмездия.
Я не мог отказать в утешении столь безутешному и ответил, не придав своим словам значения:
Я не мог отказать в утешении столь безутешному и ответил, не придав своим словам значения:
— Обещаю.
— Обещаю.
— Значит, вы понесете мой крест? Поклянитесь! Ради всего человечества, ради вашей сестры поклянитесь мне, что выследите это существо и уничтожите его.
— Значит, вы понесете мой крест? Поклянитесь! Ради всего человечества, ради вашей сестры поклянитесь мне, что выследите это существо и уничтожите его.
— Даю вам слово.
— Даю вам слово.
Он сжал мою руку, и я вновь познал одиночество.
Он сжал мою руку, и я вновь познал одиночество.