Поставив колеса на тормоза, профессор ловко поднялся, не прибегнув для этого даже к помощи подлокотников. Не пришлось ему опираться и на стену гостиницы. Несколько секунд он стоял неподвижно и молча наслаждался этим. Он снова полноценный человек! Теперь он любому сможет прямо взглянуть в глаза, а не снизу вверх, как это было раньше. Ведь до сих пор он видел весь мир в лучшем случае с уровня глаз беспомощного малолетнего ребенка. И, по правде говоря, все и обращались с ним, как с больным ребенком. А теперь он сможет вытянуться во весь рост... Как приятно вновь почувствовать себя мужчиной!

– Папа!

Магда стояла возле гостиницы и с изумлением смотрела на него.

– Какое чудесное утро, не правда ли? – с улыбкой произнес профессор и широко расставил руки, ожидая принять ее в свои объятия. Какое-то время девушка стояла в нерешительности, а потом бросилась ему навстречу.

– Папочка! – еле слышно проговорила она, сразу уткнувшись в толстые складки его теплого свитера. – Ты можешь стоять!

– И не только это! – Освободившись от дочери, он обошел вокруг инвалидного кресла. Сперва осторожно, придерживаясь правой рукой за спинку, потом все более уверенно, начав понимать, что не нуждается больше ни в какой опоре. Теперь он чувствовал себя еще крепче, чем утром. Он мог самостоятельно передвигаться! Ему казалось, что он сумел бы сейчас даже пробежаться или станцевать какой-нибудь бойкий танец. В порыве безудержной радости он попробовал даже изобразить какой-то особой сложности пируэт, чуть не свалившись при этом, но все же удержал равновесие и совсем по-детски залился смехом, глядя на изумленное лицо дочери.

– Папа, что произошло? Это же просто чудо!

Все еще переводя дух от смеха, он в радостном возбуждении взял Магду за руки:

– Да, это чудо. В самом прямом смысле слова.

– Но каким образом?..

– Это сделал Моласар. Он полностью исцелил меня. Он вылечил мою склеродерму – избавил меня от нее, будто я никогда и не болел!

Глаза Магды наполнились слезами, но это были сладкие слезы радости за отца. Она часто заморгала, но все равно две тоненькие струйки неумолимо побежали по ее щекам. Казалось, она счастлива еще больше, чем сам профессор. Однако, приглядевшись к дочери повнимательнее, Куза заметил, что в глазах ее светится и нечто большее, к чему напрашивалось лишь одно определение – это было настоящее счастье. Он, конечно, мог бы расспросить ее о причине такой радости, но сейчас, когда он сам был вне себя от восторга, профессор подумал почему-то, что все это не так уж и важно. Главное, он снова ожил!..