Томик, оказавшийся в моих руках, и вправду был очень необычен. Размерами не более четырех дюймов на пять, он был переплетен в черный бархат. Каждый угол обложки украшал треугольник из слоновой кости. Я никогда в жизни не видел такой красивой работы. В центре обложки имелся еще один кусочек слоновой кости, вырезанный в форме черепа. Но больше всего меня поразило название книги. На переплете тонкой золотой тесьмой было вышито: «Пять единорогов и жемчужина».

Я посмотрел на Ларлу.

— Сколько это стоит? — спросил я и решительно полез в карман за бумажником.

Но он опять покачал головой.

— Нет, это не продается. Это… последний труд моего брата. Он писал эту книгу как раз перед смертью. Он умер в одном… лечебном заведении.

— В лечебном заведении?

Ларла ничего не ответил, продолжая задумчиво смотреть на пыльный бархатный переплет. Очевидно, мысли его были сейчас где-то очень далеко. Молчание затягивалось. Но когда он наконец заговорил, в его глазах блеснул какой-то странный огонек. И мне показалось даже, что пальцы у него дрожат.

— Мой брат Алессандро был прекрасным здоровым человеком до того, как написал это, — медленно начал Ларла. — Он писал великолепно, синьор, и был здоровым и сильным. Часами я мог сидеть и слушать его, когда он читал мне свои стихи. Он был мечтателем, мой брат Алессандро, любил все красивое и возвышенное, и мы были счастливы вдвоем. До тех пор, пока не наступила та страшная ночь. И потом он… Но нет, не стоит вспоминать — прошел уже целый год. Лучше все забыть. — Ларла провел рукой по лицу и шумно вздохнул.

— Так что же случилось? — спросил я.

— Случилось, синьор? Я и сам толком не знаю. Все это так запутано… Неожиданно он заболел, причем заболел безо всякой причины. Румянец здорового итальянца исчез с его лица, и он стал очень бледным, похудел. Силы оставляли моего брата с каждым днем. Доктора прописывали ему разные лекарства, но ничего не помогало. Он становился все слабее, и той ночью…

Я с любопытством посмотрел на него, сильно заинтригованный его волнением.

— И что же потом?

Ларла слегка раскачивался из стороны в сторону и нервно сжимал кулаки, глаза его стали влажными и как будто хотели выскочить из орбит.

— А потом… О, если бы я только мог позабыть все это! Это было так ужасно. Бедный Алессандро прибежал домой весь в слезах. Он что-то кричал. В эту ночь, синьор, он… сошел с ума.

Потом его забрали в сумасшедший дом, сказав, что ему нужен полный покой, что он перенес сильнейшее потрясение. Но он… он умер через три недели. Умер, целуя распятие.

Несколько секунд я молчал, наблюдая за дождевыми каплями, ползущими по окну, а потом спросил: