Мамочка сердито нахмурилась:

— Джордж, тебя что, никогда не учили хорошим манерам?

В ее голосе была не столько злость, сколько досада, и Джордж, совершенно не понимая, что же такое он натворил, мгновенно пробормотал:

— Простите меня, пожалуйста, но…

— Мне самой нужно было об этом подумать. — Мамочка говорила вежливым, но твердым тоном. — Вот уж не ожидала, что услышу подобный вопрос у себя за столом. Наверное, тебе бы не понравилось, если бы я спросила, кого ты пожираешь с потрохами, когда шастаешь по ночам… Ладно, я свое сказала, и больше к этому возвращаться не будем. Угощайся шоколадным пудингом.

Джорджу было очень неприятно выслушивать упреки, тем более что смысл их от него ускользал. Он начинал догадываться: эти постоянные оговорки не случайны, дело в другом. В нем нарастало неприятное чувство: с каким бы радушием его здесь ни встретили, любая его фраза в доме этого странного семейства приходилась некстати. Даже такому покладистому парню, как Джордж, надоело извиняться непонятно за что.

— Я никого не пожираю с потрохами, — заявил он, когда Мамочка положила ему щедрую порцию шоколадного пудинга и вновь наполнила бокалы.

Мамочка выразительно посмотрела на Отца. Тот откашлялся.

— Слушай, парень. Есть вещи, о которых в присутствии женщин не говорят. Что происходит с тобой в то время, когда ты переменяешься, остается между тобой и черным человеком. Так что давай-ка поговорим о чем-нибудь другом.

Как и все миролюбивые люди, Джордж иногда достигал, черты, где единственно возможным действием была война или, правильнее сказать, нападение. И тирада Отца подвела его к такой черте. Он с шумом бросил на стол вилку и нож.

— Спасибо. Сыт по горло! Стоило заговорить о погоде, как меня тут же отчитали. Я спросил, почему вы ничего не едите, и получается, нанес вам жестокое оскорбление. Зато вам вполне можно спрашивать, как часто я меняю белье, а потом упрекать, что от меня воняет. Наконец, я получаю обвинение в том, что пожираю людей с потрохами, и тут же предупреждают: не смей об этом говорить. Теперь и я вам кое-что скажу. По-моему, вы здесь все чокнутые.

Карола разрыдалась и выбежала из комнаты. Отец выругался; точнее, пробормотал: «Сатанинский галстук!» — что здесь считалось ругательством. У Мамочки был очень озадаченный вид.

— Погоди, мальчик, — сказала она, поднимая белый морщинистый указательный палец. — Ты пытаешься нас убедить, что ты ничего не смыслишь во всем этом?

— Я вообще не понимаю, о чем вы тут толкуете.

Отец и Мамочка некоторое время глядели друг на друга, затем почти хором произнесли, будто их разом осенило: