Добро и зло не могут существовать друг без друга. В мире абсолютного добра не существовало бы самой категории «добра». Вкушение от запретного плода, акт познания — это та крупица зла, которая придает жизни осмысленность. Нет «злых» и «добрых» поступков, и мерилом всему служит наше стремление к истине.

* * *

Держа Лену-Анель за руку, я мысленно приказываю ей, снова и снова: «Забудь, забудь, забудь…»

Труднее всего вычеркнуть из ее памяти то, что произошло в подвале, вычеркнуть хотя бы на время, чтобы в ее воспоминаниях накопился какой-то положительный запас.

«Забудь, забудь, забудь…»

Кажется, мне это удается. Выражение ее лица уже не такое страдальческое. И внезапно из ее подсознания до меня доносится музыка — тихая-тихая, словно вздох на ее все еще мертвенно-бледных губах…

Издалека, через сиреневые, влажные от дождя сады неслись эти звоны… Звоны! Ветер подхватил капли дождя и швырнул их с размаху в висящий под облаками колокол, а ласточки, пролетая мимо, пронзительно кричали о таящемся за облаками солнце. Начинался день, и тысячи маленьких ручейков вливали в него свои переливы и отсветы. Начиналась жизнь!.. Возгласы, вихрь всех оркестровых инструментов, и над всем этим — мерные колокольные удары. Шаги судьбы, ведущие в неизвестность, поступь души, выплавленная из хаоса переживаний усилием воли… Сознание краткости жизни и тщетности многих усилий, сознание каждодневного героизма того, кто продолжает идти дальше, наверх, к висящему под облаками колоколу… Так тяжек путь, так сбивчиво дыханье, так велико напряжение чувств идущего…

* * *

В два часа ночи я подошла к заброшенному погребу. Ночь была безлунной, и я наощупь спустилась вниз по замшелым ступеням. Я понимала, что это опасно, но мне хотелось испытать свои силы, узнать, на что я способна.

Внизу была небольшая земляная площадка — и еще одна лестница, более короткая, ведущая собственно в подвал. Запах курева говорил мне о том, что там, под землей, люди. Впрочем, я и так была уверена, что это притон наркоманов. Мне важно было застать тех, восьмерых…

Внезапно мне ударил в глаза яркий свет. Кто-то направил мне в лицо фонарик. Метнувшись в сторону, я увидела долговязого мужчину из соседнего корпуса. Он преградил мне дорогу. Лицо его было мрачным и свирепым.

Я пристально посмотрела ему в глаза, и он отступил, глухо рыча что-то, словно сторожевой пес, которому не позволили порвать брюки непрошеному гостю. Спустившись по второй лестнице, я увидела примерно дюжину сидящих и лежащих мужчин. Мой взгляд сразу остановился на фигуре, пристроившейся на куче старых ватников и больничного тряпья. Бабка! Из-под фланелевого халата у нее торчал край ночной рубашки, одна нога заголилась почти до бедра и казалась безобразно дряблой и пухлой в мерцающем свете двух свечей.