Вскорости запах соли исчез, сменился иным, более зловещим — той самой гнилостью, о которой я говорил. Когда мы дошли до мостков через речку Ройял, я уже ждал, что Кэл снова станет уговаривать меня повернуть назад, но он не стал. Он замешкался, поглядел на мрачный шпиль, словно насмехающийся над синим небом, перевел взгляд на меня. И мы пошли дальше.
Мы быстро (хотя и содрогаясь от страха) зашагали к церкви Джеймса Буна. Дверь по-прежнему стояла распахнута настежь, со времен нашего предыдущего прихода, тьма внутри алчно щерилась на нас. Мы поднялись по ступеням; в сердце моем взыграла дерзость; дрожащая рука легла на ручку двери — и потянула ее на себя. Тлетворный запах в помещении заметно усилился.
Мы шагнули в полутемную прихожую и, не задерживаясь, прошли в храм.
Там царил хаос.
Здесь еще недавно бушевало нечто неописуемое, производя грандиозные разрушения. Церковные скамьи опрокинуло и расшвыряло в разные стороны, словно бирюльки. Поруганный крест валялся у восточной стены, рваная дыра в штукатурке над ним свидетельствовала о том, с какой силой он был брошен. Лампады вырваны из креплений, едкий запах ворвани смешивался с отвратительной вонью, пропитавшей город. А через главный неф, точно отвратительная дорожка для выхода невесты, протянулся след из черного гноя вперемешку со зловещими кровавыми разводами. Мы проследили его до кафедры — только она и осталась нетронутой посреди всеобщего беспорядка. Поверх нее, глядя на нас остекленевшими глазами из-за кощунственной Книги, лежала туша ягненка.
— Боже, — прошептал Кэлвин.
Стараясь не наступать на липкую слизь, мы подошли ближе. Звук наших шагов эхом отдавался от стен — словно бы преображаясь в громовые раскаты хохота.
Мы вместе поднялись в притвор. Ягненок не был ни разодран, ни объеден — скорее, его
— Так ли надо к ней прикасаться? — не дрогнув, осведомился Кэл.
— Да. Я должен ее взять.
— И что вы намерены делать?
— То, что следовало сделать шестьдесят лет назад. Я ее уничтожу.
Мы стащили с книги тушу ягненка: она рухнула на пол со смачным глухим стуком. Залитые кровью страницы словно ожили, засветились изнутри алым заревом.