Его рука лежала у меня поперек груди, как железный прут. Мои глаза приспособились к свету, и теперь я видел его длинные голые ноги, лежащие по обеим сторонам от моих. Кожа была черной, угольно-черной, и отслаивалась тонкими скручивающимися лоскутами.

— Вытяни ру-х-ку.

— Пожалуйста, — я начал всхлипывать. — Пожалуйста.

Я вытянул руку. Его подарок был маленьким — он точно умещался на моей ладони, — размером со сливу, эластичным и немного липким на ощупь.

— Это-ш твой…

Я содрогнулся от отвращения — это было сердце ребенка, которого я оставил в коридоре. Я сдавленно вскрикнул и отбросил его.

— Отв-отврах… отвра-х-тительный мальчик. Растош-чительный.

Оно прижало слюнявый рот к моему уху. «Что мы дали?» Его рука сильнее налегла на мою грудь и сдавила легкие; я не мог дышать. «Что мы дали?»

Я не мог говорить. Мне для этого не хватало воздуха. Я мог только на дюйм двигать взад-вперед головой.

— Как… какова-ш… — Похоже, оно дышало с таким же трудом, как и я. — Какова-ш самая великая любовь? К-х-ак она выглядит?

Хватка руки чуть ослабла. Я судорожно глотнул воздух, пронизанный зловонием разлагающегося чудовища. Моя голова качнулась вперед. Чудовище оттянуло ее назад, схватив за волосы; его острые зазубренные ногти вцепились мне в кожу.

— Хочешь увидеть ее ли-ш-ц о, Уилл? Тогда посмотри на на-ш-с. Посмотри на на-ш-с.

Оно вцепилось своей лапой мне в челюсть и стало крутить голову, пока в шее что-то не щелкнуло. Его лицо было слишком близко, и мой ум не сразу смог приспособиться и оценить увиденное. Картинка поступала отдельными фрагментами. Сначала это были огромные глаза, горящие тошнотворным янтарным цветом, потом слюнявый рот и окровавленный подбородок. Более всего поражала сплющенность этого лица, словно все лицевые кости ушли куда-то в голову. Именно отсутствие рельефа поначалу не позволило мне его распознать — настолько наш облик зависит от костей.

Но я много раз видел это лицо — в ласковых отблесках камина, в холодном свете ноябрьского дня, под искрящейся яркой люстрой в бальном зале, где она со мной танцевала, и ее изумрудные глаза — которые теперь тлели дьявольским оранжевым цветом, — были такими обещающими, переполнялись таким изобилием.

Чудовище забрало ее лицо. На дымящейся куче людских и животных отбросов он содрал ее лицо и каким-то образом сумел прикрепить на свои останки.

— Видишь на-ш-с, Уилл? Этшо ли-ш-цо любви.

Я рванул голову от его захвата; его ногти прорвали мягкую плоть под моим подбородком. Я слышал, как оно обсасывает мою кровь со своих пальцев.

— Ты подаешь наде-ш-ды, Уилл. Хороший, хороший ушеник. Мы думаем, что мы сделаем тебя своим. Ты бы хотел стать нашим ушеником? У тебя было такое хорошее начало с этим ребенком…