Светлый фон

Ели они в молчании. Когда с трапезой было покончено, Джеймс спросил: «Что из увиденного так тебя напугало? Лично меня не страшит ничто, имеющее отношение к Мифам[16]. Если я чего и боюсь, то, возможно, собственных грез, но они нереальны, а бояться чего-то реального — и неотвратимого — это абсурд! Чему быть, того не миновать. Какой смысл бояться будущего, которое все равно наступит?»

Джейсон, дожевывая последнюю порцию еды: «Ах, неужели тебе и впрямь хотелось бы знать день, час и минуту собственной смерти? Не понимаешь, что, зная это, непременно попытался бы избежать ее… но без толку? Que sera, sera![17]»

Джеймс, широко распахнув глаза: «Ты видел собственную смерть?»

Джейсон, задумчиво: «Не свою… смерть брата и матери. Достаточно, чтобы выбить меня из колеи».

Джеймс: «Интересно. Можешь рассказать об этом?»

Джейсон: «Не сейчас. В другой раз, может быть. Сейчас я устал. Стакан белого вина поможет мне уснуть… и, надеюсь, не видеть никаких снов».

Джеймс: «Но ведь именно ради этого мы здесь! Это-то ты предвидел, по крайней мере?»

Джейсон: «Конечно. Однако мне платят, вижу я сны или нет. И я предпочитаю не видеть их».

На это ответа не последовало.

Во сне Джейсон ворочался и потел, а иногда и негромко вскрикивал. Вино не помогло.

Джеймс переживал то же самое, но воспринимал иначе. Если Джейсон старался уклониться от того, что преследовало или угрожало, то Джеймс принимал это. Его заявление, что он не боится Мифов (то есть фактически эффекта, создаваемого артефактом), соответствовало действительности. По крайней мере, наш психиатр придерживалась мнения, что, в отличие от Джейсона, Джеймс видел или принимал как передаваемый извне сигнал такого рода сны на протяжении долгого времени, возможно, даже так долго, как он утверждал; но не пострадал от этого.

Однако он говорил во сне.

Говорил о Сверкающем (ТХХХХХХХХХХХХХ) — какая-то странная геометрическая фигура, о «доисторическом городе Мнаре» — имеются в виду не руины в оленьем заповеднике в Бенаресе, разглагольствовал о «внешних сферах», «порождении звезд» и «линзах света», а потом его бормотание стало бессвязным, почти лишенный смысла вздор, который трудно разобрать, не то что записать. Затем наступила фаза полного спокойствия и напряженного внимания, как если бы он прислушивался к чему-то или к кому-то, после чего он произнес отчетливо: «Я стану твоим сосудом, твоими вратами, твоим воплощением и через тебя побываю в самых дальних уголках вселенной: на этом волнующемся озере, где зародился испускающий клубы дыма (СХХХХХХХХ), в спиральных башнях (ТХХХХХХХ), в мрачных мирах на расстоянии долгих световых лет отсюда, кружащихся, словно листья в бурю. Но… эта «великая жатва», о которой ты говоришь? Умоляю, объясни, о какой жатве идет речь?»