Ахатта подумала, вот бы сейчас Убог застрелил его, пустил стрелу прямо в жирную грудь.
— Убог…
— Я тут люба моя…
— Быстро, бери мальчика и на коня. Скачите!
— Как же ты, люба моя?
— Я догоню.
— Не-ет. Я не брошу.
Она повернулась, обжигая его взглядом. Но он смотрел синими глазами, такими спокойными, почти как глаза Теки, спящей на ходу.
«Мой сын. Он только мне и нужен… А этот хочет меня, он мужчина».
— Люб мой, муж. Ты клялся. Последнее чего прошу — уезжай. Я буду с тобой! Только отдам князя.
— Ты не обманешь?
— Я люблю тебя. Не обману.
За ее спиной коротко заржала Ласка, подошла, тыкаясь мордой в плечо, и фыркнула, обдавая теплым дыханием.
— Лук у седла, Ахи, — тихо сказал бродяга.
— Да.
Она шла к самому подножию, где еще лежала тень, что становилась все прозрачнее. Трехмесячный Торза оттягивал ей руки и она мысленно попросила прощения у мертвого маленького тела. И тут же выбросила все из головы, быстро и незаметно, как выучены Зубы Дракона, осматривая корявую стену с вьющейся по ней тропкой. Ласка шла следом, тихо переступая копытами.
У небольшого куста шиповника Ахатта бережно положила свою ношу и, отступив на шаг, взлетела в седло, уперла колени в колышущиеся бока. Повернула Ласку и отъехала, продолжая следить за шестеркой жрецов и узкими расщелинами. Пастух указал на куст и кивнул Целителю, тот, подбирая полы длинного хитона, проворно сбежал вниз, прыгая по ступеням тропы.
— Ахи, сюда, — тревожно окликнул ее Убог. Он уже был в седле и мальчик, ее сын, Тека сказала — Мелик, сидел перед ним, обхваченный широким ремнем. Сжимая коленями бока Рыба, Убог снова держал лук, натягивая тетиву, и медленно поворачивал коня, чтоб ничего не упустить.
— Да. Сейчас…
Она задрала голову, и ужаснулась ухмылке Пастуха, от которой сердце заныло, наполняясь тревогой и тоской. Что-то не так. Она рванет поводья, Ласка полетит как птица, и Рыб кинется вскачь, у тойров нет коней, в пещерах их держать без толку. Но вдруг наемники. Вдруг окружат. Надо уходить, как можно быстрее. А если убьют, ну что ж, пусть всех троих.