Движением руки Пастух отпустил подчиненного. Тот уже ступил на тропу, когда тихий голос догнал его.

— Если расскажешь ей о моих планах, сам станешь мужем черной Кварати. Тысячным мужем, и сотню лет проведешь, отдавая темной воде свое семя, пока не сдохнешь без сил.

— Да мой жрец, мой Пастух.

Глава 32

Глава 32

Техути сидел у подножия серого склона. Солнце, увеличиваясь, опускалось к краю степи. Плоское дерево с густой макушкой и выброшенными в стороны длинными ветками стало похожим на грубый рисунок тушью, сочный, тяжелый, а тень от него превратилась в тонкое дерево с длинным стволом, которое постепенно росло, подбираясь к ногам. Травы темнели, наливаясь светом, будто чекан на бронзовой пластине, и каждую травину хотелось потрогать пальцем, чтоб зазвенела.

Он протянул руку в сторону, не глядя, ухватил пушистую метелку, сломил сухой стебель. Сминая в руке, пустил по тонкому ветерку толпу прозрачных столбиков-нитей, — на каждом загорелся нежным закатным светом пушистый хохолок. За спиной, где-то на склоне возилась Хаидэ, становясь на четвереньки, в сотый раз ощупывала все трещины и расселины, пытаясь найти скрытый проход.

Техути вздохнул и встал, стряхивая остатки пушистых семян с ладоней и одежды.

— Хаи! Мы осмотрели все много раз. Там нет входа.

— Они были… были тут!

Треснула наверху ветка, негодующе закричали вспугнутые птицы. А к черному дереву из степи потянулись силуэты толстых ворон, икая и хрипя, влетали они в крону и, возясь, устраивались на ночевку.

Тут было плохо. Степь темнела, тени удлинялись, и шла из воздуха еще одна ночь, которую предстояло провести на месте ночевки Ахатты и неума. И — мертвого ребенка, маленького Торзы.

Техути устал. Устал от непрерывной скачки то в одну то в другую сторону. Устал от походной одежды и своего немытого тела. От грубой еды и невозможности выпить тонкого вина, рассматривая свитки с рисунками и письменами. И ровных бесед хотелось ему, с теми, кто не хлопает глазами при упоминании великих имен. Даже учить княгиню он устал, несмотря на радость, что тешила его всякий раз, когда смотрел на обращенное к нему доверчивое лицо, полное жадного внимания. Не до философских бесед сейчас Хаидэ, черты лица ее заострились, будто она лиса, идущая по следу и обгоняющая собственный нос. Египтянин усмехнулся. Фраза достойна чернил на кончике стила. Но где и когда он сможет раскинуться в удобном кресле и, не торопясь, наслаждаться, выводя письмена, выстраивая слова в прелестные дивные цепи, смыкая звено одной мысли с звеном следующей…

«Где? Когда?»