Выплакавшись, Ахатта шмыгнула носом, размазала слезы по мокрым щекам. Сказала хрипло:

— Ну, что стоишь, как пень? Бери миски, пойдем.

— Да. Да.

Они взбирались на невысокий холм, за которым в просторной лощине стояли полукругом походные палатки. На пологом склоне бродили лошади, мальчишка сидел, положив на колени длинную хворостину. Пахло мясом из котелков на кострах. И летучим цветочным медом.

— Ты пойди к сестре, сейчас пойди, — тихо сказал Убог, — а миски я отнесу, нянька ждет.

— Хаи вернулась?

— Да. Да. Вон ее Цапля, и серый Крылатка, видишь, пасутся. А сестра ушла к камню. Ты пойди к ней. Утром она хочет скакать в военный лагерь, к мальчикам.

— Куда ей скакать, она что хочет родить прямо на лошади?

— Ты скажи ей. Вот как мне, скажи.

Ахатта усмехнулась испуганной заботе в голосе певца.

— Жалеешь ее?

— Жалею, добрая, — согласился Убог.

— А меня не жалеешь?

— И тебя жалею, добрая.

Подходя к очагу на вытоптанной площадке перед старой палаткой, Ахатта поставила посуду на землю и выпрямилась, окинула взглядом собеседника.

— Всех ты жалеешь. И все у тебя добрые. Ты что не видишь, сколько вокруг зла?

Мужчина улыбался, вертя в больших руках миску. Вытер рукавом запачканный краешек и бережно поставил к другой посуде. Не дождавшись ответа, Ахатта пожала плечами и крикнула в хлопающие шкуры входа:

— Я принесла миски, нянька Фити. Тебе помочь еще?

— Идите уж, — отозвалась старуха, ворочаясь внутри.

— Где на камнях? — отрывисто спросила Ахатта, запахивая куртку.