Потом я, кажется, звонил в полицию… Да, у меня не было больше сил, и я позвонил в полицию! Безрезультатно! Я здесь, но и она тоже! Она нашла меня, доктор…»

Рассказчик, дико округлив глаза, как это делают люди в крайней степени страха, затрясся всем телом и, вскочив, бросился к выходу из моего кабинета, перевернув стул и совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает. Очевидно, галлюцинации вновь атаковали его и, спровоцировав острое ощущение преследования, вызвали психомоторное возбуждение, вылившееся в панику и попытку бегства.

Множество раз в моей работе мне приходилось нажимать на кнопку тревоги или, если хотите, вызова персонала, однако же сейчас я сделал это чуть помедлив, все еще находясь под впечатлением от услышанного. И действительно, язык повествования Германа Аше был столь насыщен красками, а описываемые им эмоции столь ощутимы, что, случись это в иной ситуации, я, несомненно, поверил бы ему, несмотря на весь мой врачебный опыт.

Моя заминка привела к тому, что пациенту удалось добежать до двери и, распахнув ее, выскочить в коридор. Не медля более, я бросился за ним, по опыту зная, что, находясь в подобном состоянии, больной может натворить серьезных бед, порой непоправимых. Случаи агрессии пациентов и сопряженных с нею увечий, увы, нередки в моей вотчине и реакции требуют немедленной.

С помощью подоспевших санитаров нам удалось, наконец, совладать с Германом Аше, но его животный взгляд и непрекращающиеся попытки избавиться от вязок и покалечить окружающих не позволили мне, к прискорбию, освободить пациента или хотя бы ослабить его оковы, но, напротив, требовали его изоляции в видеообозреваемой палате наблюдения. В ней он, получив инъекцию успокоительного и фиксированный к кровати, и был размещен до «прихода в чувства». Побыв с ним несколько минут и уверившись, что он уснул, я покинул палату для того, чтобы заняться другими своими пациентами, которых забросил, увлеченный повествованием вновь поступившего.

В течение дня я еще несколько раз навестил Германа, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. В один из этих визитов я обнаружил, что он не спит, но в состоянии пребывает далеком от удовлетворительного: во взгляде его по-прежнему не было ничего человеческого, а мышцы судорожно напрягались, как будто он все еще пытался освободиться или же спастись от чего-то. Губы его шевелились, он что-то шептал мне, но, наклонившись к нему и прислушавшись, я сумел различить лишь «Она здесь!», что лишний раз подтверждало тот факт, что пациент до сих пор находится во власти своих болезненных переживаний. Назначив следующую инъекцию, я вышел из палаты, искренне огорченный отсутствием сиюминутного положительного эффекта. Чем-то этот человек был мне симпатичен, и преступление, которое он, вероятно, совершил уже будучи тяжко больным, не вызывало во мне, в отличие от общественности, желания немедленно его распять. Впрочем, и откровенно симпатизировать кому-либо из пациентов я тоже права не имел, так как, будучи судебным психиатром, обязан был оставаться беспристрастным.