Она опустила газету и протянула мне руку.

Я с иронией поцеловал ее.

— Надеюсь, вы хорошо спали, Алан.

Как раз нужный оттенок домашности. Но почему-то меня это раздражало. Я сел, расстелил на коленях салфетку. «Хорошо, Дахут, только прилетела большая синяя муха и стала шептать мне».

Глаза ее сузились, я заметил, как она вздрогнула. Потом опустила глаза и рассмеялась, «Вы шутите, Алан».

— Вовсе нет. Большая синяя муха, она жужжала и шептала, жужжала и шептала.

Она негромко спросила: «И о чем же она шептала, Алан?»

— Она советовала опасаться вас, Дахут.

Она по-прежнему спросила: «Значит, вы не спали?»

Вспомнив об осторожности, я рассмеялся: «А разве бодрствующим шепчут мухи? Я крепко спал и видел это во сне — несомненно».

— А голос вы узнали? — Она неожиданно посмотрела прямо мне в глаза.

— Когда услышал, мне показалось, что узнал. Но, проснувшись, забыл.

Она молчала, пока слуга с пустым взглядом расставлял перед нами еду. Потом устало сказала: «Уберите меч, Алан. Сегодня он вам не нужен. И я сегодня не вооружена. Прошу вас об этом. Сегодня можете мне верить. Обращайтесь со мной сегодня, только как… с человеком, который вас любит. Хорошо, Алан?»

Сказано было так просто, так искренне, что гнев мой исчез, а недоверие ослабло.

Впервые я почувствовал жалость.

— Я даже не прошу вас, чтобы вы делали вид, будто любите меня.

Я медленно произнес: «Трудно не полюбить вас, Дахут».

Ее фиолетовые глаза затуманились слезами. Она добавила: «Я… сомневаюсь…»

Я сказал: «Уговор. Сегодня утром мы встретились впервые. Я о вас ничего не знаю, Дахут, и сегодня вы для меня только та… какой кажетесь. Возможно, к вечеру я буду… вашим рабом».

Она резко оборвала: «Я просила вас оставить ваш меч».