– Но я сказал ему, что эта встреча категорически необходима, – продолжил Ньюсом.

Человек, сидевший рядом с персональным помощником Ньюсома, ее заинтересовал. В антропологическом смысле. Его звали Райдаут. Это был высокий и очень худой мужчина лет шестидесяти в простых серых брюках и белой рубашке, застегнутой на все пуговицы до самой шеи, костлявой и выбритой до красноты. Кэт предположила, что он переусердствовал, готовясь к встрече с номером шесть в списке самых богатых людей в мире. Под стулом лежал единственный предмет, который он захватил с собой на встречу, длинная черная коробка для завтраков с выступом на крышке, видимо для термоса. Обычная коробка обычного служащего, хотя вообще-то выглядел он как священник. Райдаут не произнес еще ни слова, но Кэт и не требовались уши, чтобы понять, кто он такой. Уж очень он был похож на обыкновенного шарлатана. За пятнадцать лет работы с пациентами, страдающими от болевого синдрома, она на таких насмотрелась. Этот хоть хрустальных шаров с собой не прихватил.

А теперь расскажи им, что на тебя снизошло откровение, подумала она, переставляя свой стул к другой стороне кровати. Ножки были на колесиках, но Ньюсому не нравился звук, с которым они катятся по полу. Будь на его месте другой пациент, она бы сказала, что перетаскивание стульев не значится в ее контракте, но когда тебе платят пять тысяч долларов в неделю за несложные процедуры, благоразумнее держать рот на замке. Кстати, что нужно выносить и мыть за ним судно, в контракте тоже прописано не было. В последнее время она чувствовала, что ее терпение истончается, как ткань рубашки, которую без конца носят и стирают.

Ньюсом продолжал рассказывать, обращаясь главным образом к тому, кто был одет как деревенщина, приехавший в город.

– Я лежал под дождем на взлетной полосе, среди горящих обломков самолета стоимостью сорок миллионов долларов, в одежде, превратившейся в лохмотья – такое случается после того, как вас протащит метров двадцать-тридцать по асфальту, – и вдруг на меня снизошло озарение.

Даже не одно, а целых два, продолжала про себя Кэт, затягивая второй ЧЭНС на тощей, дряблой, обезображенной шрамами ноге.

– Даже не одно, а целых два. Первое – что очень хорошо быть живым. Хотя уже тогда, до того, как боль, ставшая за последние два года моим постоянным спутником, стала прорываться сквозь шок, я понимал, что очень серьезно ранен. И второе: слово «необходимость» потрепано многими людьми, включая меня самого. Есть лишь две необходимости. Первая – сама жизнь, вторая – свобода от боли. Вы согласны, отец Райдаут?