Худшим предстояло стать процедуре, ради которой его отдали в руки людям в белых халатах. Его мать рассказала ему о том, что его ожидает.

— Это для твоего же блага, — объяснила она. — И тебе совсем не будет больно.

Но она солгала. Ему было больно, причем так, как ни разу в жизни, даже когда его отец прикладывал к нему электроды.

Он еще раз с надеждой посмотрел на мать, но вместо того, чтобы ринуться ему на помощь, она просто стояла и глупо улыбалась, словно ничего особенного не происходило.

— Будь хорошим мальчиком, Ричард, таким, каким тебя всегда любила мамочка.

Мать повернулась и вышла из комнаты, оставив его с огромными дядьками в белых халатах. Она даже ни разу не оглянулась.

В тот день он не плакал. Он не плакал, когда они отвели его в комнату, где стояла жесткая кровать с толстыми лямками, которыми они привязали его к этому пыточному ложу.

Он не плакал, когда они подсоединили к его голове провода.

Он не заплакал даже тогда, когда почувствовал на своем теле электрические разряды и решил, что вот-вот умрет.

С тех самых пор он больше никогда не плакал.

С тех пор он делал все, чтобы ублажить свою мамочку и быть хорошим, послушным мальчиком.

Но ярость — холодная и всепоглощающая, которую он всегда старался скрывать, уже тогда стала расти и шириться в нем.

Она росла с каждым днем, с каждой неделей, с каждым месяцем.

С каждым годом ярость ширилась, достигая чудовищных размеров.

Но мать и не подозревала, что копится в душе ее сына. Она продолжала верить: ее Ричард — самый лучший мальчик на свете, который любит ее так же сильно, как она, по ее разумению, любила его.

Но ему было лучше знать. Что бы его мать ни говорила, он знал: она вовсе его не любит и не любила никогда. Если бы она испытывала к нему хоть какие-нибудь чувства, она защитила бы его от отца и от людей в белых халатах, управлявших чудовищной машиной, причинявшей ему боль куда большую, нежели отцовские электроды.

Нет, она его не любила. Она ненавидела его — точно так же, как он ненавидел ее.

* * *

— Заходите, пожалуйста!

Эти слова произнес Гленн Джефферс, но говорил за него Ричард Крэйвен, который любезно придержал дверь, чтобы помочь своей матери войти в прихожую.