Катя оказалась эффектной блондинкой на полголовы выше Михли. Петру Ивановичу она, против ожиданий, понравилась. Несмотря на всю опасность «невест» вообще и собственное неподходящее имя.

Она очень хорошо воспринимала спектакль. Так, как будто ее, Кати, не существует. И вселенной тоже временно не существует. Остался лишь хрупкий, в любое мгновение готовый исчезнуть мир, изготовленный людьми из звуков и блестящих тканей.

Для Михли же, напротив, не было ничего важнее Кати, и даже «Золушка» не могла заставить его считать иначе. Но Петра Ивановича это не занимало.

Он весь был поглощен балериной.

Сегодня она была немного другая, но все-таки это была она. Он с замирающей радостью узнавал каждый ее жест, каждую особенную мелочь в ее движениях, каждый изгиб ее фигуры. Ему нравилось думать о ней: «верзила», – это слово страшно волновало его и вместе с тем почти до слез умиляло.

«Верзила, верзила», – думал он, глядя, как Золушка вальсирует со своей шваброй. Потом он запретил себе так думать, чтобы острота ощущений не притуплялась.

В антракте Михля отправился в буфет за шампанским, а Катя осталась в ложе с Петром Ивановичем.

Тролль сидел с закрытыми глазами и слушал зрительный зал: гудение голосов, редкий стук каблучков, шарканье подошв.

Катя сказала:

– Какой волшебный вечер! Спасибо вам, Петр Иванович, а то Сержик ни за что бы не додумался.

Не открывая глаз, Петр Иванович спросил:

– Вы его любите?

– Конечно, если собираюсь за него замуж! – засмеялась Катя.

– Ну мало ли, – сказал Петр Иванович, – может быть, вас привлекла его квартира.

Катя произнесла очень серьезно:

– Что-то мне подсказывает, что на вас невозможно сердиться.

Тролль открыл глаза, в них блеснуло красное.

– На меня опасно сердиться, – подтвердил он. – Но вы можете. Немножко.

Она засмеялась и постучала кулачком его в плечо.

– Вот так?