Парень хотел вскочить. Но она сделала знак рукою не шевелиться, и сама к нему наклонилась, да так близко-близко, стала на колени возле, одну руку положила на голову, а другую на шею… «И так-то мне стало чудно, хорошо! — улыбнулся больной. — Руки-то маленькие да холодненькие! А сама так и смотрит прямо в глаза… глазищи-то, что твое озеро — пучина без дна… Потом стало тяжело. Шея заболела, а глаз открыть не могу, — рассказывал больной, — потом все завертелось и куда-то поплыло. Только слышу голос старшого: „Павел, Павел“. Хочу проснуться и не могу, — продолжал Павел. — На груди, что доска гробовая, давит, не вздохнуть! — и опять слышу: „Рассчитаю, лентяй!“ Тут я уже открыл глаза. А графиня-то тут надо мной, только не такая добрая и ласковая, как бывало, а злая, глаза, что уголья, губы красные. Смотрит, глаз не спускает, а сама все пятится, пятится и… исчезла… а…»

Голос его все слабел, выражения путались, и тут он снова впал в обморок. Употребить второй раз наркотик я не решился, да и зачем, я знал достаточно.

Сдав больного помощнику, я поспешил в сад, к обрыву: мне нужен был воздух и простор…

Немного погодя туда же пришел Петро.

Помолчали.

— Это не иначе как опять «его» дело! — сказал Петро как бы в пространство.

— Кого «его», о ком ты говоришь? — обрадовался я, чувствуя в Петро себе помощника.

— Известно, об этом дьяволе, об американце.

— Слушай, Петро, дело нешуточное, расскажи, что думаешь?

— Ага, небось сами тоже думаете… а ранки-то у Павла на шее есть? — спросил он меня.

— Есть.

— Ладно, расскажу, слушайте.

Как приехал американец в первый-то раз да Нетти, бедняга, на него бросилась, — начал Петро, — так и у меня сердце екнуло: не быть добру, что это, с покойником приехал, а лба, прости Господи, не перекрестит, глаза все бегают, да и красные такие. И стал я за ним следить… и все что-то не ладно. Ни он в церковь, ни он в капеллу. Не заглянет, значит.

Живет в сторожке один, ни с кем не знается, а свету никогда там не бывает. Да и дым оттуда не идет: не топит, значит. Как будто и не ест ничего, а сам полнеет да краснеет. Что за оказия?

А тут все смерти да смерти… доктора… Вот и вы тоже, говорят, крови в покойниках мало.

Тут мне и пришло на ум — оборотень он, по-нашему вурдалак. Это, значит, который мертвец из могилы выходит да кровь у людей сосет. Принялся я следить пуще прежнего… — Петро замолчал.

— Ну и что же ты нашел?

— Да тут-то и беда, батюшка, доктор. Ничего больше-то не нашел, на месте, с поличным ни разу не поймал. Хитер был! А так всяких мелочей много, да что толку, сунься расскажи, не поверили бы, — горестно говорил Петро.