— Больной! — подумала она.

Человек дрожал, высоко подняв воротник своего пальто. Походка у него была шатающаяся. Он тяжело опирался на другого. Они медленно шли к дому.

Сестра поднялась, встала возле ее стула, заслонив ей вид.

— Перейдите, сестра, на другую сторону, — попросила Эндри.

Но черная сестра не двинулась.

— Я хотела бы видеть этих людей, — просила Эндри. — Того бледного господина, больного!

— Он не болен, — ответила сестра очень серьезным тоном, — он совершенно здоров.

Послышались голоса и шаги на лестнице. Когда сестра отошла в сторону, все были уже в доме. Эндри еще успела увидеть шофера и одного из больничных служителей. Они отвязали от автомобиля багаж и понесли его наверх.

— Этот человек доставлен сюда для вас! — сказала сестра Гертруда. Ее голос прозвучал сурово и неодобрительно.

— Для меня? — спросила Эндри. — Почему для меня? Что мне с ним делать?

Но черная сестра не ответила.

— Теперь спите! — сказала она. — Все будет, как Богу угодно!

О, этот покой, эта греющая тишина Ильмау! Эндри чувствовала ее почти как что-то имеющее формы и жизнь, что можно ласкать, что само нежно и легко прижимается со всех сторон. Только один раз, один единственный раз за весь этот длинный год тишина нарушилась — всего лишь на одну минуту.

В серый зимний день после полудня она сидела у окна, смотрела на снег и заснувший парк. Пришла сестра Гертруда, неся обеими руками большой ящик. Осторожно поставила его на стол. И она улыбалась… Кто когда-либо видел улыбку на лице черной сестры?

Она взяла проволоку и сунула ее в штепсель у стены.

— Что там у вас? — спросила Эндри.

— Громкоговоритель! — ответила сестра. — Подождите немного!

Она дружески кивнула головой, открыла ящик, что-то покрутила.

— Берлин! — сказал она с гордостью. — Чай с танцами в Адлоне.