Кажется, я слышу голос, зовущий меня снаружи. Может быть, это скулит какой-то ночной зверь, но боюсь, это голос моей мертвой возлюбленной. В церкви полумрак, и лампа не освещает темных углов. Здесь нет мне покоя, и не будет, пока не упокоится она. Но кто ей в этом поможет? Уж наверное не я.

Сказать по правде, я понял суть Элнор, но так и не могу противиться ее воле. Она смеялась над моими словами и презирала мой ужас. Она говорила про яд для настоятельницы: коварным убийцей должен был стать серный мышьяк.

Отравление должно было быть медленным, чтобы не возбудить подозрений. Настоятельница будет страдать от долгой и изнурительной болезни, и даже искусный и нежный уход сестры Элнор не спасет престарелую женщину от смерти. О, коварная ведьма! И все же ты не ведьма. И не колдунья. Милая, проклятая Элнор — ты нечто большее, гораздо большее.

Слишком поздно я узнал о ее планах, я был несчастным, совращенным глупцом. Слабый, развратный последователь греха! Помоги мне, Господи, прежде чем я умру!

Но Элнор так погрязла в своей похоти, что ее гибель была делом ее собственных рук. И блажен Господь, приведший ее к гибели. Мои прихожане почитали ее, они считали ее чистой сердцем, и она вылечила многих болящих. Они приносили ей дары — одни пустячные, другие истинно ценные. Последние она тайно складывала в склепе церкви Св. Иосифа, чтобы их не нашла настоятельница, а пустячные отдавала монастырю. И все считали ее чистой и бескорыстной.

Дети толпами ходили за сестрой Элнор, за этим злобным чудовищем разврата, обожали ее, искали ее благословения, поскольку знали от старших, что это пришла на землю святая — а ее черное сердце радовалось: ведь они были для нее как агнцы для волка. Что делает душу такой черной? Тому нет ответа в этом мире, он лежит во тьме, где темные духи сговариваются с чертями, как уничтожить человеческий покой.

Долгими часами она молилась в церкви, распростершись пред алтарем, чтобы все видели ее набожность. А ночью, когда никто не видел, она оскверняла тот же алтарь такими делами, что и сейчас слова застревают у меня в глотке — ведь я охотно соучаствовал в этом. И все же не понимаю, что привело меня к такому позору, какой злой дух пробудил во мне такую низкую похоть. Я объясняю это тем, что ее воля управляла моей, ее мысли правили моими — но в сердце я понимал, что эта воля должна была сначала исходить от меня. Ее соблазн был так чертовски сладок, муки моего тела так дьявольски восхитительны! Ее детское лицо, ее белое тело, эти дьявольские врата меж ее бедер, и она велела мне пить из этих врат, и они были слишком чудесны, чтобы отказаться.