– Честное слово, Лючио, – сказал я с некоторым раздражением, – вы с каждым днем делаетесь все страннее и страннее!

– Не правда ли? – ответил он со смешной аффектацией самоудивления. – Я любопытное существо! Богатство – мое, и я на йоту не интересуюсь им; власть – моя, и я проклинаю ее ответственность; факт тот, что я скорее хотел бы быть всем, только не тем, что я есмь! Взгляните на огни вашего «милого дома», Джеффри! – Он сказал это, когда мы вышли из-под деревьев на освещенный луною луг, откуда мы могли видеть свет электрических ламп в гостиной. – Там леди Сибилла, очаровательная женщина, которая только живет, чтобы заключать вас в свои объятия. Счастливец! Кто не завидует вам! Любовь! Кто будет, кто может существовать без нее, кроме меня? Кто, по крайней мере, в Европе откажется от наслаждения поцелуев (что японцами, кстати, считается отвратительным обычаем), от объятий и от всех таких нежностей, которые, как предполагается, возводят в достоинство прогресс истинной любви. Эти вещи никогда не надоедают, в них нет пресыщения. Я хотел бы полюбить кого-нибудь!

– Вы можете, если хотите! – сказал я с принужденным смехом.

– Я не могу! Мне этого не дано! Вы слышали, я говорил это Мэвис Клер! Я умею заставлять других влюбляться наподобие ловких своих мамаш, но для меня самого любовь на этой планете слишком низка, слишком кратковременна. Прошлую ночь во сне – иногда у меня бывают странные сны – я видел ту, которую, возможно, я бы мог полюбить, но она была Дух, с глазами более ясными, чем утро, и прозрачными, как пламя; она приятно пела, и я следил, как она уносилась ввысь, и слушал ее пение. Это была оригинальная песня, не имеющая смысла для слуха смертных; она была нечто вроде этого…

И он запел своим могучим баритоном:

"В свете, в сердце огня! В самые сокровенные недра бессмертного пламени я поднимаюсь – я стремлюсь.

Подо мной катится вращающаяся Земля, с шумом мириад колес, вечно бегущая вокруг Солнца.

Надо мной свод великолепного неба, усеянного вечерними и утренними звездами, и я, царица светлого воздуха, плаваю в нем с развернутыми крыльями, наподобие флагов.

Одна-одна между Богом и миром!"

Тут он разразился смехом.

– Она была странным духом, – сказал он, – потому что ничего не могла видеть, кроме себя «между Богом и миром». Очевидно, она совершенно не знала о существующих многочисленных преградах, поставленных человечеством между собой и их Творцом. Дивлюсь, из какой непросвещенной сферы она явилась!

Я взглянул на него не то удивленно, не то нетерпеливо.

– Вы говорите дико, – сказал я, – и вы поете дико, о вещах, которые ничего не значат и не существуют!