– Ты помнишь тот день, Еремей? Ты помнишь? – пошевелил губами мертвый друг.

Еремей пошатнулся от черной волны памяти.

– Пожалуйста, не надо. Пожалуйста! Помогите! – слышен детский крик в темноте затхлого подвала. Здесь воняет гнилью и страхом. Сквозь узкую щелочку Еремей видит залитую солнцем лужайку «по ту сторону мира».

– Заткнись, щенок. Заткнись! А ты смотри, смотри! Вот что такое щекотка. Ты боишься щекотки? Боишься?! – Он ненавидит этот хриплый голос невидимого человека. Ангела тьмы, схватившего их на дороге.

– Еремей, пожалуйста! Помоги!

– Тобби, не трогайте Тобби! – кричит Еремей, не в силах оторвать глаз от сломанного велосипеда Тобби, валяющегося у дороги и едва прикрытого грязным мешком из-под кар тошки.

– Заткнись, щенок! До тебя очередь еще дойдет. Я еще проверю тебя на щекотку! – Еремей не видел того, кто их схватил. Не видел. И не хотел видеть. Но он слышал, как клацали стальные зубы, вонзаясь… О нет, он не хотел об этом думать, не хотел!

Крик Тобби превратился в дикий вой, и Еремей вдруг шагнул в спасительное лето.

Сегодня же он вернулся. Спустя годы.

– Пусти нас, Еремей, – сказал Джекки. – Пусти.

Что значит «пусти»?

– Я не могу. Я…

Убийца остановился, обернулся. Тобби, переваливаясь с ноги на ногу, будто ему сильно натерло в промежности, подошел к мужчине и встал по левую руку от него. Еремей чувствовал взгляд Миши Тоббова. Это был его прежний, такой знакомый взор, вселяющий уверенность в праведности любых проделок.