— Ну и где ты тут черную лошадь увидел? Или ты снова ляпнул первое, что в голову взбрело, лишь бы о чем-то потрепать языком, — осадил своего молодого напарника 45-летний Нурио Бателли.

— Не разговаривай со мной, как будто я слабоумный. Как ты можешь быть уверен, что я не затаю на тебя обиду? А вдруг я злопамятный?

— Злопамятные люди, как правило, умные. Хотя бывают и исключения, а у тебя на лбу написано, что ты кретин, — рассмеялся Бателли.

— Можно подумать, что ты семи пядей во лбу. Если ты такой умный, то какого черта торчишь тут со мной? Тебе скоро полтинник стукнет, а ты все еще в засаде сидишь и под пули подставляешься, как двадцатилетний пацан.

— Твоя правда, Анжелони. Надо завязывать. Пойду сторожем в музей работать. Украду по безнадеге две-три картины Сезанна, спрячу их у себя под кроватью и буду ждать, пока мой дилер сдаст меня полиции, как это обычно и происходит.

— Тогда ты умрешь в тюрьме. Тебе влепят лет тридцать, и когда срок подойдет к концу, ты уже будешь восьмидесятилетним стариком.

— Другой на моем месте тебе бы врезал как следует за то, что на пять лет меня состарил, но я не обижаюсь.

— Да какая, к черту, разница! Если ты в сорок пять еще никем не стал, думаешь, в пятьдесят что-то изменится?

— Согласен, шансов не очень много. Мои сокурсники уже комиссары и генералы, а я тут с тобой в кустах прячусь. Похоже, не такой уж ты и дебил, как я думал, — закурив сигарету, ответил Бателли.

— Смотри, там, возле старого дерева, эта черная дворняга снова вернулась к могиле, над которой бронзовый памятник святого Климента с папской тиарой на голове, — указав рукой на светящиеся в темноте глаза, тихо, чтобы не вспугнуть собаку, сказал Анжелони.

Подняв морду к усеянному тусклыми звездами холодному осеннему небу, пес протяжно и громко завыл. Несколько других собак в радиусе полукилометра подхватили заунывную серенаду своего собрата, от которой на впечатлительного молодого телохранителя накатила волна страха.

— Ну нет. Только не это. Пшел вон, псина чокнутая! — бросив в дворнягу небольшой плоский камень, прошипел Бателли.

Промахнувшись с первого раза, он поднял камень побольше и с силой запустил его в пса, который продолжал завывать.

Заскулив не столько от боли из-за попавшего в лапу камня, сколько по привычке вызывая к себе жалость, дворняга убежала прочь, поджав хвост.

— Пес воет только по покойнику, — сказал Карло, зайдя в тень вечнозеленого хвойного дерева.

Интуитивно чувствуя приближение беды, он не хотел быть мишенью в лунном свете, приглашающей выстрелить в себя всех кому не лень.