— Когда-то я тоже так думал, — сказал Гильгамеш. — когда был царем У рука и наконец понял, что должен умереть и от этого не уйти. А в чем же тогда смысл жизни, спросил я себя? И я сказал себе: боги создали нас, чтобы мы выполняли свое предназначение, вот в чем смысл. И так я жил, и потом умер. — Лицо Гильгамеша потемнело. — Но здесь… здесь…

— Здесь мы тоже имеем свое предназначение.

— Может быть, у тебя и есть некая высшая цель, а мое предназначение — убивать время. Раньше у меня был друг, чтобы разделить эту ношу…

— Энкиду.

Гильгамеш сжал запястье доктора с неожиданной яростной силой:

— Ты знаешь Энкиду?

— Из эпоса, да. Эпос очень известен.

— Ах да, эпос. Но настоящий Энкиду…

— Я ничего о нем не знаю, nein[40].

— Он моего роста, очень сильный, у него густая борода, лохматые волосы, а плечи даже шире моих. Мы везде странствовали вместе, но потом поссорились, и он разгневался на меня и сказал: «Никогда не попадайся у меня на пути». И еще: «Я больше не люблю тебя, Гильгамеш. Если мы снова встретимся, я убью тебя, Гильгамеш». И с тех пор я ничего не слышал о нем.

Швейцер повернулся и пристально посмотрел на Гильгамеша.

— Как это возможно? Весь мир знает о любви Энкиду к Гильгамешу.

Гильгамеш потребовал еще кувшин вина. Этот разговор разбудил в его душе боль, такую боль, по сравнению с которой боль от раны казалась ему не больше чем укус комара. И даже выпивка не могла заглушить ее, но он все равно собирался пить.

Сделав первый большой глоток, он мрачно объявил:

— Мы поссорились и наговорили друг другу горячих слов. Он больше не любит меня.

— Не может быть!

Гильгамеш пожал плечами и не ответил.

— Хочешь снова найти его? — спросил Швейцер.

— Ничего так не желаю, как этого.

— Ты знаешь, где он?