«Плохая, плохая, — ей хотелось засмеяться, — пусть будет плохая, только бы счастливая».
Впервые увидев Шурку, она поняла: он несчастен.
И ещё кое-что поняла, но даже себе побоялась в том признаться. С собой говорить она раньше, до Шурки, не умела. Стеснялась этого. Спросить о чём-то у себя — не шутка. Особенно если спрашиваешь о любви. О счастье. О своём будущем. О том, не испортишь ли его или не упустишь ли счастливый шанс. Так страшно об этом думать и говорить с собой. С подругами или мамой — нет. Лучше бы говорить об этом с мужем, но мужа у неё не было. Пока не появился в их «Камелии» Шурка. Тут-то она и поняла кое-что. И молила Бога — стояла на коленках в этой самой комнате, где спала одна, — и молила. Молила, чтобы и Шурка понял кое-что. Вернее, почувствовал кое-что.
Она стала
Мама сказала ей в какой-то день: «Любовалась на твоего избранника. Нечего сказать, красавчик. Уши как лопухи, подбородок выступает как утёс, глаза круглые, как у какого-то дикого зверя, и выглядит то удивлённым, то несчастным. Словно ему сказали то, чего он не заслуживает. Обидели. Что-то детское есть в нём. И, знаешь, есть и другое: какая-то непонятная взрослая сила. Нераскрытая сила дремлет в твоём ушастом красавчике. Наверное, ему нужен кто-то, кто эту силы бы раскрыл. Дал бы ей выход. Ты видишь себя в этой роли, Соня?» — «Я ничего не вижу, мама. Я вижу только его. Я хочу быть с ним, и всё. Неужели это так много? Неужели я не гожусь для него? Его не встречает другая. Он не женат, я выяснила в кадрах. Он всё время один. Почему он не замечает меня?» — «Не хочет стать ещё несчастнее, чем есть», — ответила мама.
В