— Мне хотелось бы сказать вам несколько слов, — мрачно проговорил он.

— В таком случае поторапливайтесь! — ответил я, взглянув на часы. — У меня нет времени на болтовню.

— На болтовню? — рассердился он. — Что за странный народ вы, шотландцы! У вас суровая внешность и грубая речь, но такая же внешность и речь и у тех добрых рыбаков, которые приютили меня. И все-таки я не сомневаюсь, что это хорошие люди. Я уверен, что вы тоже добрый и порядочный человек, несмотря на всю вашу грубость.

— Черт бы вас побрал с вашими разговорами! — закричал я. — Говорите скорей, что вам нужно, и ступайте своей дорогой. Мне даже смотреть на вас противно.

— Ну как мне смягчить вас? — воскликнул он. — Ах, да, вот… — И он вытащил из внутреннего кармана своей вельветовой куртки крестик греческого образца. — Взгляните сюда. Пусть наша вера отличается от вашей своими обрядами, но когда мы смотрим на эту эмблему, у нас должны возникать какие-то общие мысли и чувства.

— Я не совсем уверен в этом, — ответил я.

Он задумчиво взглянул на меня.

— Вы очень странный человек, — наконец проговорил он, — и я никак вас не пойму. Вы стоите между мной и Софьей, а это опасное положение, сэр. О, пока еще не поздно, поймите, что так не должно быть! Если бы вы только знали, каких трудов мне стоило увезти эту женщину, как я рисковал своей жизнью, как я погубил свою душу! Вы — лишь маленькое препятствие на моем пути по сравнению с теми, какие мне пришлось преодолеть, ведь я могу убрать вас со своей дороги ударом ножа или камня. Но сохрани меня бог от этого, — дико закричал он. — Я низко пал… слишком низко… Все что угодно, только не это.

— Вы бы лучше вернулись к себе на родину, — заметил я, — чем шататься здесь среди этих песчаных холмов и нарушать мой покой. Когда я удостоверюсь, что вы уехали отсюда, я передам эту девушку под защиту русского консула в Эдинбурге. До тех пор я буду охранять ее сам, и ни вы, и ни один московит не отнимет ее у меня.

— А почему вы хотите разлучить меня с Софьей? — спросил он. — Уж не воображаете ли вы, что я могу обидеть ее? Да знаете ли вы, что я, не задумываясь, пожертвую жизнью, чтобы уберечь ее от малейшей неприятности? Почему вы так поступаете?

— Потому что мне так нравится, — ответил я, — и я никому не даю отчета в своих поступках.

— Послушайте! — воскликнул он, наступая на меня, причем косматая грива его волос взъерошилась, а загорелые руки сжались в кулаки. — Если бы я думал, что у вас есть хоть одна нечестная мысль по отношению к этой девушке, если бы я хотя на минуту поверил, что вы удерживаете ее у себя ради каких-то гнусных целей, — клянусь богом, я без колебаний задушил бы вас собственными руками. — Казалось, одна мысль об этом приводила его в бешенство, лицо его исказилось, а руки судорожно сжались. Я подумал, что он хочет вцепиться мне в горло.