Улица Островского — это не широкий Ленинский проспект, и не демократичный Красноармейский, и даже не уводящие в прошлое улочки Старого Барнаула. Это тупик. Задворки уличных смыслов.

Квартиру Ворон купил здесь, похоже, прямо вчера. Мебели — кроме него и кота — не наблюдалось. Кот был рыжий, мордатый, полуперс, Ворон — худой и бледный и, конечно, с похмелья. Зря я ему поверил. Сердце, правда, стучало в нём не по-детски. И зрачки были расширены от страха (наркотиков он не употребляет, я видел).

— Вот, — маг сунул мне деревянную фигурку. Старую, отполированную многими руками, грубой работы. — Это Старик. Я его из Казахстана привёз. Не спрашивай, где взял. Теперь душа его приходит за мной. Спать не могу. Три ночи уже не спал…

«Пил ты три ночи, — думал я, глядя в воспалённые глаза. — А теперь тебе мерещится. Украл ты фигурку, вот совесть и…»

— Забери меня отсюда! Ты же можешь, я знаю! — взмолился мой незагаданный друг. — Придёт он за мной сегодня! Чую, придёт. Я же врал тебе, что не побоюсь умирать. Я и не понимал, как грешен. Только сейчас я понял, что не отмолить уже. Ты не думай, я каждый день хожу в храм, здесь рядом есть недостроенный. Батюшка очень мне помогает, я всё время теперь на стройке. Мне ничего для себя не нужно, только бы умереть, только бы знать, что душа пойдёт потом вверх, к Богу. Ты же знаешь! Ты же говорил, что видишь, куда уходит душа…

Вот так пробивает только спорящих с верой. Тех, кто грешит, надеясь на особенное клеймо во всеобщем стаде. А потом вдруг предсмертная иллюзорность стирает регалии и заслуги, и они ищут хоть какого-то бога. Жадно. А бог не поможет. Бог спит, я видел его во время медитации. Бог — всего лишь часть изначального света, того, что сокрыт и в каждом из нас. И это — твоё дело, чем ты изгадил самого себя к собственному финалу.

Да, бог простит. Но только если сумеешь очиститься и подняться до него сам. Тогда — светлое в тебе притянется к свету, и ты устремишься вверх.

Но свет лёгок, а бездна безмерна.

Смешно, но я даже не христианин. Я не считаю, что достойно зарабатывать на спящем боге, который уже никому никогда не поможет.

Поднимаясь из тела дорогами смерти, я видел не раз, как огромная алчная Мать распахивает бездонную пасть, чтобы поглотить тех, кто слишком тяжёл для света. И сползание в тяжесть — их собственный выбор, он не зависит от земной профессии, пусть даже обладатель её служил человеческим маскам бога.

Придёт час, и главными в нас всё-таки окажутся честь и верность, смирение и нестяжательство, способность прощать и не желать власти над другими слабыми. А по одеждам и маскам — различий в добре и зле я не наблюдал.