— Дура! — извергал он безгубым ртом-трещиной и больше уже ничего не говорил до самого конца, до спасительного звонка будильника.

Его лицо непрерывно менялось: по молочной коже расходились желто-коричневые разводы, образуя бугры и складки, то скрывая, то выпячивая мясистый нос. Я старалась не отводить от его лица взгляда — лишь бы только не видеть кошмарных семипалых рук, которыми он хватал меня и держал.

Пальцы каштанового человека распластывались по мне, оборачивали мои плечи, словно капустные листья — бабушкин голубец. Когда они желтели и сворачивались в трубочки — с ними вместе сворачивалась моя кожа.

Иногда каштановый человек будто бы жалел меня, обнимал, прижимал к себе; это было хуже всего. Его куртка прорастала в меня крепкими шипами — и чем отчаянней я старалась отодвинуться, тем сильнее они ранили меня. Его куртка бурела от крови; круглые глаза блестели в свете игрушечных факелов.

«Просто глупый сон!» — проснувшись, твердила я сама себе в подражание родителям и шла, как ни в чем не бывало, в школу, но по вечерам меня бросало в дрожь от одного лишь взгляда на подушку: ведь в «глупом сне» меня поджидал каштановый человек…

Надо ли говорить, что за месяц он совершенно меня замучил?

* * *

В конечном счете он начал мерещиться мне наяву. Чудились то шаги, то лицо за окном, то прикосновение шершавых пальцев… Родители всерьез забеспокоились и отвели меня в поликлинику. Участковый врач пожал плечами, выписал от школы освобождение на неделю и посоветовал обратиться к психологу.

Психолог, дородная тетка с огромными серьгами в ушах и вся обвешанная бусами, внимательно выслушала меня. Сначала она мне понравилась: она была первым взрослым, кто, по всем признакам, отнесся к каштановому человеку серьезно. Но потом она предложила отворить ворота и позвать каштанового человека в замок поиграть, и назидательным тоном добавила, что игрушками надо делиться.

— Дура! — выкрикнула я, удирая из кабинета.

Как ни странно, после этого дело пошло на лад.

Я поняла, что упустила кое-что из внимания. Каштановый человек был невысок, но казался взрослым, и — как говорил прежде папа — он делал худо не просто так, а в ответ на то, что делала я… Не значило ли это, что от него отвязаться было не сложнее, чем от обычного настырного взрослого?

Собрав все свое мужество в кулак, я пришла одна в парк к каштанам, изобразила всем своим видом глубокое раскаяние, извинилась и обещала впредь вести себя хорошо.

Это подействовало!

Больше каштановый человек меня не беспокоил ни во сне, ни наяву, и вскоре перестал казаться страшным. Кошмары поблекли в памяти, и я удивлялась сама себя: как можно было всерьез бояться такого нелепого чудища?