— На всякий чих не наздравствуешься, Ульян. В мире силу ценят. Будешь сильным — пусть ненавидят и за спиной от ненависти кровью харкают, в глаза все равно улыбаться станут и шапку драть.

— Это у кого кровь есть чужая, тому можно. А я тутошний, мне из себя труса не выцедить… Компаньона бы мне, — сказал Ульян и осторожно глянул на ротмистра. — Вроде как я нанялся приказчиком и все это не мое.

— Платить компаньону сколько будешь?

— Договориться можно.

— Не тяни. Это как мужика подряжать в саду работать: «Сколько платить?» — «Сколько дадите». — «Тьфу! Работа ж твоя! Почем ценишь?» — «Сколько дадите». Так я копейку давал. И гнал взашей. «Когда, — говорю, — цену надумаешь — приходи!»

— От оборота пять процентов, господин офицер.

— А оборот каков? Рупь целковый?

— Да я полагаю, что пятьсот рублей на год я вам откладывать могу.

— Откладывать? Голубь мой, я ж не мужик! Мне деньги нужны для того, чтобы жить. Я на фронт иду, а не на охоту. Присылай мне по пятьсот рублей в год и зови старосту: напишу прошение. Трактир? Или завод?

— А вы напишите, дескать, Ульян Гаврилов Калганов — мой приказчик и поручаю ему открывать дела по собственному усмотрению. И все.

— Нет, я еще допишу про пятьсот рублей.

— Господин офицер, а ну вы с войны-то вернетесь и у меня все добро оттягаете?

— Давай сейчас тысячу, и я отпишу, что получил взаймы от тебя деньги и никаких претензий в будущем не имею…

В двадцатом году Ульяна реквизировали.

А вскоре из тайги вышел Тарыкин — левый рукав пустой, засунут в карман френча. Месяц он отлеживался у Калганова на сеновале и ел картошку с салом. Потом как-то под вечер спросил:

— Ну и что? Утерся? Так и будешь сидеть да молчать?

— Против власти не пойдешь…

— Какая это власть? Это пьянь верх забрала да безделье! Кто правит деревней? Горлопан, у кого за душой ни гроша!

— У него наган.

— Значит, полагаешь, следует обождать?