Я потому так долго остановился на описании этих старинных сооружений, что в них проглядывала одна идея: воспользоваться сырым материалом, не снисходить до тщательной, долгой и хлопотливой обработки, но властно громоздить его в грандиозных масштабах, подчиняя дерево железу, связывая огромные части непреоборимо массивными звеньями. Часто впоследствии, в дни моего пребывания в усадьбе, эти постройки рисовали мне их создателя человеком, для которого и смысл, и справедливость, и все стремления жизни начинались и кончались там, где осуществлялась его воля, гордая, беспощадная и непреклонная. Мне всегда казалось, что природа стремится к какой-то представленной ею гармонии, что все людские акты, слишком преступающие ее нормы, выходящие из ее рамок в необузданном культе личности и воли, всегда рано или поздно подчиняются закону возмездия, расплаты, если не личной, то по крайней мере в лице последующих поколений. Эта старая мысль мелькнула у меня, когда во время прогулки по усадьбе мне невольно бросился в глаза контраст между циклопической мощью усадебного дома и беседок и аристократической, но нежной и даже хрупкой фигурой Анатолия с бледными чертами, с печатью тоски и подавленности — как я тогда, впрочем, думал, в зависимости лишь от воспоминаний о свежей могиле.

Впечатление усиливалось еще тем, что за ним шла, ни на шаг не отступая, черная кудлатая собака, зверь необычайного роста и силы. Последовавшая трагическая развязка драмы Анатолия еще больше оттенила в моих воспоминаниях эту метафизическую теорию.

Анатолий отвечал на все мои вопросы, касавшиеся обозреваемой местности, усталым голосом, хоть и с обычной предупредительностью. Он разговаривал, как тяжело больной. За ужином беседа коснулась общих знакомых, и я заметил, что он тотчас же замял разговор при моем вопросе о его странствованиях по Европе. Мрачная тень мелькнула в его глазах. Над ним тяжело нависала атмосфера какой-то неотступной мысли.

В общем, мое впечатление было грустное. В этот день, засыпая, я размышлял о том, что за человек мог быть основателем этого дома. Зачем было выбрано столь угрюмое место среди болот и чахлых лесов, почему воздвигались такие странные постройки? Старое поверье, рассказанное возницей, фантастически кружилось предо мной. Должно быть, это было время непроходимых, девственных чащ, время диких, необузданных преследований зверя со стороны вельмож, создавших мировую легенду о бешеной скачке «проклятого охотника» по полям и лугам, без пощады для нив бедных тружеников. Не в те ли времена варварских увеселений под влиянием многих жестоких насилий создалось это поверье о грядущем возмездии? С этими мыслями я заснул.